Прижимая к груди сумку, куда были переселены талисманы Патрика, Элен продолжала ходить из комнаты в комнату. Что с ним? Как помочь? Нельзя в такой ситуации человеку оставаться одному! Где же Найджел, где этот надежный друг? Неужели так уж трудно позвонить?
Когда раздался зуммер, Элен бросилась к телефону, с опозданием поняв, что сработал домофон. Кто-то пришел… Возможно, бесцеремонная Сью, посчитавшая излишним предварить свой визит телефонным звонком. Или Найджел?..
На пороге стоял… Он! Патрик! Элен, отшвырнув сумочку, кинулась к вошедшему и зарылась лицом в складки куртки. Ее плечи сотрясались oт рыданий. Сильная мужская рука гладила ее по спине, и если сначала движение было судорожно-нервным, то постепенно оно становилось спокойней, мягче. Кто кого успокаивал сейчас — трудно сказать.
— Прости, Элен, мне больше не к кому идти. Как оказалось, ты для меня сейчас самый дорогой на свете человек…
— Да, да, все правильно. Куда же, как не ко мне? Я бы обиделась, если бы не ко мне…
— Понимаешь?
— Я все понимаю, дорогой. Это так страшно, когда — навсегда… Но ведь можно же себя утешить: отмучилась, бедняжка. Можно сказать себе: я сделал все, что мог, мне не в чем себя упрекнуть…
— Оставшемуся жить всегда есть в чем себя упрекнуть. Ушедший унес свою вину с собой, а ты остался один на один со своей… И ничего уже не исправишь, ничего не сделаешь…
— Ох, как же я тебя понимаю!
— Эмми думала, что она мне в тягость, ей даже в голову не приходило, что не так она во мне, как я в ней нуждался. Я рядом с ней становился лучше, умней, чище…
— Как ты хорошо это сказал, милый. Я то же самое чувствовала, когда ушла мама, но не смогла бы точно выразить свои чувства словами. Ощущала — и все. Да, ее страдания и мое сострадание делали меня добрее и чище. Как же тебе тяжело сейчас!
Так они и стояли в прихожей, обнявшись и перебрасываясь нервной скороговоркой утешающих слов, пока Элен не потянула Патрика на кухню:
— Кофе! Черный, крепкий, горячий, вот что тебе сейчас необходимо!
Она варила кофе, а сама безостановочно говорила. Ей казалось, умолкни она — и оборвется ниточка взаимного понимания, и даст себя знать неловкость. Ведь несчастье, обрушившееся на Патрика, перебросило их отношения через долгое и трудное время привыкания друг к другу. К лучшему ли, к худшему, но все случилось именно так.
— Патрик, знай, я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь тебе. Мне неважно, как ты ко мне относишься… Нет, вру, мне это важно. Но от твоего отношения не зависит мое отношение к тебе… Нет, снова вру! Я люблю тебя, Патрик, но, учти, это ни к чему тебя не обязывает. Это мое чувство, и оно мне дорого само по себе. Как бы ни сложилась судьба, я счастлива, что познала удивительное чувство любви…
Нет, я ни за что не обернусь. Пусть кофе готов, но видеть сейчас его глаза — выше моих сил. Что я прочту в них? Недоумение? Неловкость? Осуждение? Радость? А может быть, равнодушие?
— Я понимаю, мои слова несвоевременны, не сегодня говорить о чувствах… Но что сказано, то сказано… Извини.
— Сегодня, — услышала она негромкий ответ. — О, именно сегодня. В какой же, как не в самый для меня тяжелый, день мне суждено узнать, что есть на свете любящий меня человек? У меня была Эмми… И когда ее не стало…
Судорожный вздох заставил Элен резко обернуться. Патрик сидел сгорбившись, спрягав лицо в ладони. Едва сдерживая слезы, Элен бросилась к нему, обняла, покрывая голову поцелуями:
— Милый, любимый мой, поплачь, не стесняйся… Это хорошие, добрые слезы… Эмми не вернешь… Отстрадалась, бедная… Она очень страдала, да?
Патрик поднял голову: глаза были полны слез. Элен нежно провела ладошкой по его лицу, он мягко взял ее руку в свою, поцеловал запястье и произнес с вымученной улыбкой:
— Если ты полюбила меня, значит, будешь любить и память о ней. Страдала ли Эмми? Если ты имеешь в виду, страдала ли перед самой смертью, то нет… Господь милосерден, он избавил ее от этого. Непосредственной причиной смерти стал инсульт. Но она страдала почти половину своей недолгой жизни. Есть такая мерзкая болезнь — инфекционный полиартрит. От нее не умирают, от нее мучаются. Болезнь постепенно скручивает человека, и он все больше напоминает зародыша, покоящегося в материнском чреве… Эмми через несколько дней должен был исполниться двадцать один…
— О Боже! — горестно вздохнула Элен. — И ты говоришь о милосердии! За что же страдал человек, который и нагрешить-то не успел?..
Глаза Патрика встретились с ее глазами, во взгляде читалось недоумение, сказал он неожиданное:
— Какая-то высшая мудрость навсегда останется нами непознанной. Следует с этим смириться…
— А я не хочу смиряться! — горячо запротестовала Элен. — Почему иным закоренелым негодяям дается длинная жизнь, а человек, живший в ладу с совестью, не нарушавший Христовых заповедей, обрекается на страдания и раннюю смерть? Ты говоришь себе: «Смирись». Но уже то, что это слово высказано, означает, что нет в тебе этого смирения. Что все в тебе протестует и ты лишь отдаешь себе невыполнимый приказ. Противоестественно покорно подчиняться каким-то таинственным и несправедливым законам!
Патрик привлек Элен к себе и нежно поцеловал в белокурую макушку. Он любовался ее гневом.
— Ты сама себе противоречишь. В твоих словах главное — желание утешить меня, а что это, если не призыв смириться с печальными обстоятельствами?
Элен, прильнув к его груди, молчала, осмысливая грустную мудрость его слов. Потом, не поднимая глаз, спросила:
— Она дома?
— Нет, — помотал он головой, — тело отвезли в морг.
— Почему? Зачем ты разрешил?
— У меня не было другого выхода — хозяин дома настаивал. Он терпел нас с Эмми только из жалости и воздавая должное памяти наших родителей. Я ему столько должен, что совесть не позволила мне спорить. А теперь он мне откажет от квартиры. Так что, считай, у меня теперь и дома нет.
— Неправда, это не так! — Элен вырвалась из его объятий и выбежала в прихожую.
Куда я зашвырнула эту чертову сумку? Нашла, вот она. И нэцкэ тут. Поставив их на ладони, девушка медленно вернулась на кухню. Сначала глаза Патрика отметили лишь странность ее позы — будто застывшая в танце индийская танцовщица; потом уже он обратил внимание па знакомые, милые сердцу статуэтки.
— Элен, откуда они у тебя? Я, как закоренелый язычник, посчитал, что все мои беды произошли из-за того, что я предал семейные талисманы.
— Откуда — неважно. Они твои. Но не торопись предавать их во второй раз. Мы найдем деньги. Только в самом крайнем случае попросим помощи у твоих японских покровителей.
