Эдвина?! Но, Марки, ты ошибся. Это не Эдвина. Я все знаю, Марки, знаю, что там произошло.
И она поспешно и как можно короче изложила все, что узнала от Габриэллы, и то, что вспомнила самостоятельно.
Марки, она сказала, что убьет его, если я проговорюсь. Пойми, как только станет известно, что Эдвина арестована, Крис ни перед чем не остановится. Она сумасшедшая, Марки, опасная сумасшедшая. Ты должен сделать что-нибудь, что угодно, чтобы защитить моего Джерри. Она убьет его, убьет!!!
Успокойся, любовь моя. Я знаю, что это Кристин. И за ней уже выехали. А Джерри уже третий день находится под наблюдением. Ты веришь мне? Правда, ему ничто не грозит. Эд по моему совету нанял охрану для него. В этот санаторий даже мышонок сейчас не проберется, не показав удостоверения личности. Но, полагаю, в настоящий момент это излишне. Кристин уже должна быть в участке. Я сам видел, как на задержание отправились целых три машины. Ну же, родная, успокойся, не дрожи. Хочешь, я позвоню в участок и спрошу, привезли ли ее?
Вирджиния закивала, вскочила, кинулась к одному телефону, но тут же вспомнила про другой, ближе, и рванулась в противоположную сторону. Марк, смеясь, поймал ее, прижал к себе, достал свой аппарат, набрал номер и коротко переговорил.
Все в порядке. Ее взяли. Не дома, правда. Арест Эдвины испугал ее и заставил пуститься в бегство, но скрыться ей не удалось. Это не так-то просто. Вот нас с тобой никогда бы не нашли, — хвастливо заявил он, сунул руку в карман и достал оттуда два паспорта. — Посмотри-ка.
Вирджиния взяла документы, но не открыла.
Скажи, Марки, это точно? Что Кристин арестована? Ты уверен?
Я разговаривал с Кремером. Это было поначалу его дело, пока прокуратура не вмешалась, он его и заканчивает.
А Джерри? Ты уверен, что…
Марку очень хотелось хоть на короткое время расслабиться, забыть обо всем тягостном, гнетущем и страшном, связанном с убийством Лайонела Десмонда, и вкусить хоть капельку заслуженного удовольствия, но беспокойство Вирджинии должно было быть развеяно. В самую первую очередь.
И он снова взялся за телефон, связался со службой безопасности, охраняющей санаторий, потребовал, чтобы один из сотрудников сходил и лично убедился в том, что ребенок жив и невредим. Только после этого Марк заверил возлюбленную, что с ее братом все в полном порядке.
Если хочешь, я сейчас же отвезу тебя к нему, чтобы ты убедилась собственными глазами.
Но Вирджиния, к его безграничной радости, покачала головой.
Думаю, тебе необходимо отдохнуть. Ты же не спал всю ночь, насколько я поняла, — написала она. — Давай поднимемся в мою спальню, там тебе будет удобно. А я подумаю, чем бы таким вкусным накормить тебя. Габриэлла сегодня не придет, я отпустила ее на два дня.
Марк внимательно посмотрел ей в лицо, пытаясь прочесть на нем ответ на свой безмолвный вопрос, но не увидел ничего, кроме загадочной улыбки Джоконды. Он тяжело сглотнул, немного покраснел, с шумом выдохнул и неуверенно кивнул. Сделал шаг в ее сторону, протянул руку, но она легко ускользнула и подбежала к двери. Повернулась, поманила его за собой. Он последовал, как зачарованная крыса за волшебной дудочкой Нильса, и снова попытался схватить ее. Но Вирджиния лишь рассмеялась и отошла еще на пару шагов, остановилась и кинула ему такой красноречиво-призывный взгляд, что Марк едва не задохнулся.
Ну иди же, иди скорее, мы так долго ждали, приглашал этот взгляд. Подходи ближе, смелее, тебя ждет награда, заверял этот взгляд. Ну же, не сомневайся, уговаривал этот взгляд. Что же ты медлишь? Неужели я тебе не нравлюсь? Посмотри на меня повнимательнее, разве я не хороша? — дразнил этот взгляд. Ты мой герой, ты мой спаситель, ты мой возлюбленный, ты мой желанный, признавался этот взгляд и манил, манил, манил…
О да, ей и не нужно ничего говорить. Ее глаза, эти прекрасные, изумительные, красивейшие в мире глаза говорят яснее любых слов, думал Марк, приближаясь к ней и снова протягивая руки, но опять ловя лишь воздух.
Она снова ускользнула, взбежала на несколько ступенек, обернулась и вопросительно посмотрела: что же ты медлишь? Жестом позвала за собой. Еще две ступеньки, и опять оглянулась. И еще поманила.
Он следовал за ней, останавливался и снова продолжал путь, с радостью поддерживая ее игру, повинуясь малейшему жесту, движению брови, полунасмешливому подергиванию уголка рта.
Так они добрались до дверей спальни и на несколько мгновений замерли у порога, словно не решаясь перейти свой Рубикон.
Но вот Марк словно очнулся, сделал быстрое, почти незаметное движение, схватил ее на руки и прижал к груди.
— О, Джинни, — прошептал он и жадно впился губами в ее губы, приоткрывшиеся в ожидании его поцелуя.
Он длился и длился — секунды, минуты, почти часы… По крайней мере, так показалось обоим.
Не отрываясь от невыразимой сладости ее рта, Марк ногой распахнул дверь и вошел, приоткрыв один глаз, увидел кровать, и понес к ней свою драгоценную ношу, свой трофей, свою добычу, вырванную в тяжелой борьбе у безжалостного рока. Он нежно положил ее на прохладные простыни, разжал руки, чуть-чуть отстранился и долго-долго смотрел, наслаждаясь ее изысканной, изящной красотой.
Наконец с губ Вирджинии сорвался тихий стон. Руки ее поднялись, потянулись к возлюбленному, желая и прося, призывая и предлагая. Губы безмолвно зашевелились, но он каким-то чудом сумел прочесть то, что они пытались сказать «о, Марки»…
Последний барьер, разделявший их, пал, не выдержав натиска взаимной страсти. Они начали срывать друг с друга одежду, не думая, не рассуждая, не заботясь ни о чем, кроме одного — утоления истерзавшей, измучившей их жажды любви.
— Джинни, Джинни, Джинни… — лихорадочно шептал он, трясущимися от нетерпения руками пытаясь расстегнуть какие-то крючки, мешающие ему добраться до восхитительной округлости ее высокой груди.
Она сделала легкое движения, и жалкий клочок ткани прекратил сопротивление и упал на пол, отброшенный безжалостной рукой хозяйки.
Марк задохнулся, дрожащими пальцами провел по нежной шелковистой коже груди, наклонил голову, осторожно, нежно обхватил губами твердый сосок и начал ласкать его языком. Но руки его не бездействовали — они гладили, изучали, исследовали каждую выпуклость и выемку ее тела, желанного, бесценного, упоительного сокровища, которое принадлежало теперь ему и только ему.
Она отдалась никогда прежде не изведанной нежности таких прикосновений, растворилась в них и выгибалась им навстречу, прося только об одном — продолжать, продолжать, продолжать…
