– Нет смысла теперь вытаскивать все это на свет Божий. – (Она вздрогнула от его тона.) – Или признание облегчит тебе душу?
– Что-то вроде того.
– Ты сказала, что у тебя никого другого не было. Ты солгала?
Кэтрин в отчаянии замотала головой.
– Нет, я не лгала.
– Я так не думал. Мне все время казалось, что у тебя концы с концами не сходятся. – До этого он сидел наклонившись вперед и опираясь локтями о колени. Сейчас же откинулся назад и устремил на нее взгляд из-под ресниц. – Ты испугалась, – спокойно добавил он. – Между нами все произошло очень быстро, и ты запаниковала и решила сбежать. Да, это случилось. Но все в прошлом и забыто. Мы оба извлекли из этого уроки.
– Ты не понимаешь! – вырвался у нее мучительный крик, и она принялась бродить по комнате, прикасаясь кончиками пальцев к спинке дивана, к сверкающей поверхности стола, к стеклянным дверцам шкафов у стен.
– Начни с самого начала. – Голос его звучал спокойно, и Кэтрин поняла, что ему кажется, будто он и так все знает, но он ошибался, а она не знала, с чего ей начинать. С чего ни начни – все будет неверным, но пути назад не было. Сейчас необходимо открыть то, что давным-давно должно было быть открыто.
– Да. – Она замерла у дивана, прислонилась к спинке и повернулась лицом к Доминику.
С самого начала. С того мгновения, когда ее отец исчез за дверью дома и больше не вернулся. Разве не с этого все началось? Годы детства и юности тянулись так долго, и она выросла с убеждением, что ей недоступно многое из того, чем пользуются остальные люди.
– Моя мать, – медленно начала она, – была очень тяжелым человеком. Не люблю себя жалеть, но я действительно никогда не была в себе уверена. Позже, наверное, детские ощущения забылись, но я так и не смогла найти с ней общий язык. – Она попыталась обнаружить на его лице признаки скуки, но их не было. Склонив к одному плечу голову, он весь обратился в слух. – В моей жизни не было особых развлечений, – без горечи продолжала Кэтрин, – впрочем, я и не страдала без них. Во всяком случае, не до такой степени, чтобы взбунтоваться. Конечно, я о многом мечтала, и все-таки меня больше занимала учеба, потому что, только выучившись, я могла рассчитывать на свободу. Я, видишь ли, хотела стать учителем. По-твоему, это было нелепое стремление?
– Смелое, – отозвался он с сочувствием.
Она поморщилась. Меньше всего ей нужно было сочувствие. Внутреннее чутье внезапно подсказало ей, о чем он думает. Он решил, что она его бросила из-за неуверенности в себе, из-за страха, что ей не по силам выйти замуж и удержать рядом такого мужчину, как он. Наверное, он думал об этом без тщеславия и высокомерия, просто как о жизненном факте. Вот почему он подарил ей такой необычный рождественский подарок. Если бы все было так просто!
– Когда моя мать умерла, – она тяжело вздохнула, чувствуя себя путником, у которого нет иного выхода, кроме как брести и брести по дороге в гору, – я переехала сюда и нашла место в школе, где работаю и сейчас.
– Ты думала, что все изменится? – мягко спросил он.
– Я впервые в жизни ощутила вкус независимости, – призналась Кэтрин. – Он оказался не таким сладким, как я себе представляла, но я все равно была счастлива.
– До тех пор, пока однажды ты не решила отправиться в Лондон и посмотреть на другую жизнь. Я понимаю, Кэтрин, поверь мне.
– То, что ты понимаешь, – всего лишь малая часть правды. – Голос ее звучал увереннее, чем она на самом деле себя чувствовала. Доминик как будто сложил отдельные кусочки картинки-загадки, но она вышла однобокой. Внешне вроде бы все правильно, но стоит лишь изменить угол зрения – и становятся очевидными неточности, разрывы, недостающие уголки. – Я проработала какое-то время, все шло гладко, как вдруг меня начали мучить приступы головной боли – жестокие, невыносимые приступы.
Такого он не ожидал. Доминик резко выпрямился в кресле, и на лице у него снова появилась та же настороженность.
– Я ни на чем не могла сосредоточиться. – Кэтрин вспомнила, как будто это было вчера, долгие мучительные часы, которые проводила в постели с холодным компрессом на глазах, в комнате с плотно зашторенными окнами. Каждое движение причиняло боль. Больно было даже думать. – В конце концов я решила пойти к врачу, и он послал меня на обследование. Не помню, как оно по-научному называлось, но врач сказал, что оно покажет, насколько серьезная у меня болезнь. Сам он, похоже, считал причиной стресс.
Помню его слова насчет того, что люди недооценивают последствия стресса, пока не заболевают.
Врач ей очень сочувствовал. Было видно, что он не считает ее психически неуравновешенной женщиной, которая придумывает несуществующие симптомы нездоровья. Кэтрин и сейчас ходила в ту же самую поликлинику, хотя тот доктор давно вышел на пенсию и его заменил совсем молоденький, чуть ли не подросток. Встречаясь с ним, она всегда с иронией думала, что это наилучшее доказательство ее собственной надвигающейся старости.
Доминик встал, налил себе еще коньяка и остался на ногах, как будто им овладело внезапное беспокойство.
– А потом? – выдавил он из себя. Отпив из бокала, он нервно взъерошил волосы.
– Я прошла обследование. Мне сказали, что результаты доктор получит через неделю, но он позвонил раньше. И сказал, что ему необходимо немедленно встретиться со мной. – Она прижала ко лбу ладонь и ощутила дрожь в пальцах – то ли от мучительных воспоминаний; то ли ей было так страшно продолжать.
На лице Доминика больше не было сочувствия. Оно было замкнутым и угрожающим.
– Дальше, – процедил он.
– Разумеется, я сразу поняла – что-то случилось. Врачи ведь никогда сами не звонят пациентам, если у тех все в порядке, верно? В общем, я пришла к нему, ожидая самого худшего, но все равно его слова поразили меня как гром среди ясного неба. Не буду уточнять подробности того разговора, у меня все еще кружится голова, когда я о нем вспоминаю, но приговор заключался в том, что мне осталось жить несколько месяцев.
Ну вот, главное сказано, и Кэтрин была не в силах заставить себя посмотреть на Доминика. Но, и не поднимая глаз, она знала, что даже та малость чувств, которые он к ней испытывал, превратилась в ледяную холодность.
– Тогда-то я и решила поехать в Лондон. Мне хотелось отпустить тормоза и вкусить неведомой мне жизни, пусть хоть ненадолго. Я написала подруге – и вот тут-то все и началось.
Она подняла на него глаза. Ее ногти с силой вонзились в обивку дивана, когда она увидела, что потрясенное выражение на его лице уступает место глубочайшему презрению.
Ну откуда, откуда я могла знать, едва не завизжала в диком отчаянии Кэтрин, что встречу тебя? Когда она поняла, что любит его, обман уже связал ее по рукам и ногам настолько, что о правде нельзя было и подумать.
