Маша застыла, усталая, но счастливая. Восторженность Каверина смутила ее. Однако в ней шевельнулось что-то давно забытое.
Что это было? Определить было сложно. Но где-то внутри потеплело. Сердечко забилось чуть радостнее.
Неуверенно, но настойчиво просыпалась женская сущность. Ей был приятен комплимент мужчины.
Это было пробуждение давно забытых положительных эмоций.
Это был первый робкий звоночек, свидетельствующий о возможности скорого выздоровления…
Глава 44
Антон растерялся от неожиданности. Перед ним была прехорошенькая девушка, только отдаленно напоминающая Машу, которую он знал. Но эффект от ее созерцания не был вызван обновлением в одежде. Нет.
Что-то новое появилось в ее глазах. Они поражали глубиной, голубизной. Но главное, что изменилось — ее взгляд. Ранее потухший и безразличный, он ожил. Искринки радости робко пробивались сквозь мрачную завесу грусти и безнадежности.
Это была другая Маша. Легкий румянец на ее щеках подчеркивал волнение. Чувствовалось, что она радуется, как малое дитя, осознавая, что нравится людям, желающим помочь ей.
Лютаев взял за руку смутившуюся под его пристальным взглядом девушку и едва прикоснулся губами к подрагивающей ладошке. Нежная кожа поразила вызванным ощущением. Словно она была покрыта пыльцой с крылышек бабочки.
«Дорогой крем или, напротив, его абсолютное отсутствие?» — явилась нелепая мысль. Но вдруг захотелось дотронуться губами до ее губ. Настолько ли они нежны и трепетны, как ее ладонь.
Антон, заметив внимательные взгляды Кирилла и Инны, наконец, выпустил руку Маши.
В ней неожиданное проявление чувств со стороны своего спасителя тоже пробудило прилив эмоций. Происходящая метаморфоза ощущений всколыхнула нечто давно забытое, но трепетное и волнующее.
Нахлынувшая волна прокатилась по всему телу, остановившись где-то в зоне греховности. Это секундное ощущение, будто что-то трепеща распространяется по всем клеточкам, заставило ее смущенно опустить веки, обрамленные пушистыми ресницами. Они задрожали, выдавая смущение и предупреждая о возможности появления слез.
Каверин прервал затянувшееся молчание:
— А что же это мы загрустили? Пожалуй, пора заказать по бокалу вина. Или, может, коктейль?
Беседа оживилась. Инна Гавриловна вдохновенно отчитывалась перед боссом о проделанной работе. При этом она ненавязчиво втягивала в разговор Машу. И это у нее здорово получалось.
Антон с удивлением открывал все новые и новые оттенки в характере и манерах Маши. Оказалось, что она хороший собеседник, отличающийся чувством меры в пределах сиюминутной ситуации.
— Так что, — обратился Лютаев к Маше, — с завтрашнего дня на работу?
— Да, уже хочу попробовать. Но если не получится, не судите меня строго, — это было сказано просто и естественно. Исчез привычный извиняющийся тон. Исчезла пугливость. Такие перемены радовали Антона и убеждали его в правильности принятого решения.
— Судить не будем, — отозвалась Краснова, — но ждем исполнительности и стремления вникнуть в суть обязанностей. Я помогу.
Антон с благодарностью посмотрел на Краснову. Та кивком подтвердила его мысли, что она прониклась участием к Маше.
— Ну вот и славно. Вместе мы справимся.
Их беседу прервал звонок от Марии Ивановны. Лютаев не на шутку обеспокоился:
— С Аннушкой все в порядке? — предупредил он объяснение Марьвановны.
— С Аннушкой, да. А вот с Машей… Я вернулась, а ее нет дома, — по голосу было слышно, насколько она встревожена.
— Не беспокойтесь, Маша со мной, — поспешил заверить ее Антон. — Простите, что не предупредил. Скоро она будет дома. Не волнуйтесь.
— Да уж, — строго выговаривала Марьвановна, — могли бы и позвонить.
— Нехорошо получилось, заставили волноваться пожилую женщину, — сетовал Антон. — Ладно друзья, давайте по домам.
Лютаев отвез Инну, затем — Каверина. В их присутствии разговор был достаточно оживленный. Но когда они с Машей остались одни в машине, возникла неловкость.
Первой, как ни странно, нарушила молчание Маша:
— Как ваши домашние? Как Анечка?
Об Анечке Лютаев мог рассказывать часами. Поэтому остаток пути он увлеченно хвастался успехами своей дочурки. И головку держит уверенно. И почти сидит, обложенная подушками. И зубики у нее режутся. И агукает, словно разговаривает с ним.
Одним словом, любящий отец не мог нарадоваться на дочку.
Маша слушала внимательно, не перебивая. Что-то теплело в груди и в то же время ныло. Без боли, но упорно.
Марьвановна, открыв дверь, вместо упрека всплеснула руками. Этот ее жест всегда выражал высшую степень удивления и восхищения:
— Машенька, какая ты сегодня красавица! Прямо не узнать. А тебе, Антон, выговор. Во-первых, за то, что не предупредил и заставил волноваться. А во-вторых, за то, что давно надо было уделить Маше внимание. А то сидит дома безвылазно, скучает.
— Все исправлю, Марьвановна. С завтрашнего дня Мария Ефимовна будет работать в нашем агентстве.
— Да ты что? — на лице Марьвановны промелькнула радость, смешанная с тревогой. — Справится ли?
— Справится. Мы поможем. Рядом буду я, Инна Краснова подстрахует. И Кирилл — тоже.
— Ну тогда волноваться не стоит, — ответ был утвердительный, но с большой долей неуверенности.
Антону не особенно хотелось покидать женщин. Он бы с удовольствием задержался у них. Но, отметив, с каким интересом Марьвановна поглядывала на Машу, оценивая ее новый образ, решил, что женщинам надо поболтать. Да и пакеты с обновками ждали своего часа для примерок и обсуждения.
Поэтому он простился и, одарив Машу, не совсем обычным взглядом, уехал.
По дороге домой он то и дело ловил себя на мысли, что думает только о том, какая она милая. И удивлялся самому себе, как это он прежде не замечал ее удивительной улыбки, ее бездонных голубых глаз, ее трепетных губ…
* * *
Маше не спалось. Прошедший день прокручивался завораживающей кинолентой, вновь и вновь освежая приятные воспоминания.
— Что же это такое с моей памятью? Я помню мельчайшие подробности настоящего. Но почему же напрочь стерто прошлое?
И опять этот вечный вопрос: кто я, что я? В магазине мне показалось, что я вот-вот вспомню свой прежний образ. Но все свелось к радостному ощущению от прикосновения к красивым новым вещам. К радости от одобрительных взглядов Инны Гавриловны и Кирилла.
Но восхищение Антона… У меня внутри все задрожало и затрепетало, когда он прикоснулся губами к моей руке. Казалось, еще мгновение, и я упаду. Надежда была только на то, что он подхватит меня на свои сильные руки. Нет, это была не надежда… Мне вдруг захотелось оказаться в его крепких объятиях, прильнуть к его сильному и такому надежному плечу…
Какие глупости. Он из жалости заботится обо мне. А я размечталась. Надо выбросить все из головы. Пора спать. Завтра на работу.
Завтра я увижу его…
* * *
Антон рухнул на диван, не раздеваясь. Руками, сцепленными в замок, обхватил затылок и, закрыв глаза, блаженно улыбался. Мысли о Маше и дома не отступали. В висках постукивало. Сердце билось с заметным учащением.
Не в силах сдерживать свои эмоции, он вскочил и, как всегда в минуты волнения, стал мерять шагами комнату.
— Что это с тобой, — обозначился здравый смысл, — чего ты мечешься?
— Не знаю. Мне кажется, я не дождусь утра. Хочется видеть ее сейчас, немедленно. Где были мои глаза? Неужели для меня так важны яркие крылышки, которыми украшают себя женщины.
— В принципе, ты не так уж и далек от истины, — отвечал ему рассудительный внутренний голос. — Ты и Алисой чуть было не увлекся, сраженный ее внешностью.
— Нет. То совсем другое. Маша поразила меня каким-то неожиданно проявившимся внутренним обаянием. Моя чувственность проснулась, вдруг обнаружив ее пробуждение. Она стала совсем другой. Эти глаза, эта милая улыбка. Это смущение… И в то же время, она словно сбросила с себя невидимую пелену, скрывающую ее, истинную. Эта пелена, сотканная из страха и безысходности, исчезла.
