Мишель поморщилась. Как ни горько это было признавать, но в определенном смысле Филипп прав. И все-таки она лучше разбирается в своем брате, чем он, и знает, что пребывание в тюрьме не сделает Пола лучше.
Боль в голове становилась невыносимой. Мишель прижала к вискам пальцы. Все впустую, эта дорога, неприятная встреча лицом к лицу с Филиппом, чувство униженности, когда все твои предложения отметаются как ничего не значащие. Такое ощущение, будто тебя пожевали и выплюнули. Ощущение не из приятных.
— Если это твое последнее слово, то я уезжаю, но перед отъездом хотела бы повидаться с Полом, — глухо сказала она. — Я здесь подожду, пока он закончит работу.
Каким бы бессердечным ни был Филипп, уж в этом-то он не может отказать ей. А увидеться с братом ей было необходимо, надо самой рассказать ему, что она сделала все, что было в ее силах, но ничего не получилось, и посоветовать ему с достоинством принять заслуженное наказание. Еще она собиралась предложить ему вернуться к ней, когда он освободится, а уж она постарается помочь ему начать новую жизнь.
— А я уж решил, что у тебя наконец-то прорезался характер, — произнес Филипп. — По-моему, ты слишком легко сдаешься.
Мишель страдала от ощущения липкого от пота тела. Пытаясь удержать себя от срыва в истерику, она скрестила на груди руки.
— По-моему, ты сам не понимаешь, что говоришь, — ответила она, из последних сил сохраняя самообладание. — Ты, как всегда, не желаешь меня слушать, так что мне остается делать? Сидеть в этом кресле как пай-девочка, пока не прорасту корнями?
— Я слушал, — ответил Филипп с пренебрежительным равнодушием, от которого Мишель еще больше взъерепенилась.
У нее даже лицо пятнами пошло, так она злилась.
— Возможно. Но, как и прежде, ты отказался считаться с тем, что я сказала.
— Я не знал, что это обязательно. — Его хамский ответ сопровождался безразличным пожатием плеч.
Нет, он просто невыносим! Подавив в себе гнев, Мишель закинула на плечо ремень сумки. Хватит с нее! Она уезжает. Но легче сказать, чем сделать. Не успела она своей грациозной походкой дойти до двери, как была остановлена крепкой жилистой рукой Филиппа. Вот уж чего она меньше всего хотела, так это, чтобы он дотронулся до нее. Жар его ладони проник через рукав костюма, вызывая в ее памяти сцены, о которых лучше не вспоминать. Язык ее, казалось, прилип к гортани, и, пока она его отлепляла, он вдруг сказал:
— А ты поправилась. Сколько тебя помню, ты всегда была худая как палка. Временами я начинал всерьез беспокоиться за тебя.
Какая ложь! Беспокойство о ее чувствах и здоровье если и числилось в перечне его многочисленных забот, то стояло в самом конце, если вообще ему отводилось место в его жизни!
— Лжец! — выпалила она. — Единственные, кто беспокоился о моей худобе, были твоя мать и тетки. И то потому, если верить словам обворожительной Беатрис, что они подозревали у меня малокровие и бесплодие. В порыве откровенности та же Беатрис доверительно сообщила мне, что твои родные смирятся с моим существованием здесь при одном условии: если я рожу тебе ребенка. — Мишель дрожала от сдерживаемого гнева, который душил ее. — Пришлось им сказать, что я худею оттого, что бесконечно несчастна. И что я не могу забеременеть, потому что мой муж близко не подходит ко мне!
Слова срывались с губ сами собой, но она ничуть об этом не жалела. Пора Филиппу услышать правду.
— Я думал, ты не хочешь меня… — Линия его рта стала жесткой. — Ты ведь отвергла меня или ты уже успела забыть об этом?
Прозвучал вопрос, но ответа он мог ждать до скончания века. Она скорее умерла бы, чем призналась, как горько она сожалела о том, что оттолкнула его тогда. Мишель отвернулась от него, ей не хватало мужества честно признаться. А как потом ее ранили равнодушие Филиппа, его долгие отлучки из дому.
Упрямо сжав губы, она молчала под взглядом его — сейчас темно-серых — глаз в обрамлении густых черных ресниц, которые словно проводили инвентаризацию всех ее округлостей, которые лично она считала чрезмерным и нежелательным накоплением за последнее время. Она чувствовала, как начинают гореть те места ее тела, на которых останавливается взгляд Филиппа. Из страха, что он услышит ее неровное дыхание, она внутренне сжалась. Зависший в воздухе вопрос и близость Филиппа привели ее в смущение и растерянность.
Ничего он тогда не понял, не потрудился разобраться в ее чувствах. Потом возник комплекс ущербности и стыд, поскольку он, видимо, решил, что она фригидна и незачем заходить в ее комнату по ночам.
Он быстро шагнул к ней. Пальцы его крепко сжали ей руку, а вторая рука легко легла на талию, локтем коснувшись ее округлого бедра.
— Интересно, изменилось ли что-нибудь за год разлуки? Пожалуй, нам стоит это выяснить. Ты снова отвергнешь меня, если я приду к тебе ночью? — В голосе его слышалось вожделение.
— Не надо! — испуганно вырвалось у Мишель.
Внутри у нее все напряглось. Она отучила себя плакать по ночам от одиночества, но ей не забыть тех жестоких уроков и она не намерена вновь подвергать себя унижению.
А ведь когда-то — теперь кажется, что это было так давно, словно в другой жизни, — она вообразила, что влюбилась в него, она обожала его, считая совершенством, почти боготворила. Теперь она хорошо узнала его и ему не соблазнить ее вновь. Мишель откинула назад голову и с вызовом сказала:
— Если надеешься, что я готова услужить тебе, полежи на полу, пока не удовлетворишь своего сексуального любопытства, а потом подумай еще раз!
Она решительно оторвала от себя его руки, одну за другой, и направилась к двери, сжав губы, чтобы не закричать от приступа уже знакомой боли. Уже подойдя к двери, она услышала за спиной:
— У меня более цивилизованное предложение, моя красавица. Ты разделишь со мной постель на ближайшие три месяца и удовлетворишь… мое сексуальное любопытство, а я не стану выдвигать обвинение против твоего брата.
— Тебе требуется время, чтобы обдумать мое предложение? — спросил Филипп после того, как затянувшееся молчание стало невыносимым.
Судя по интонации, он явно наслаждался произведенным эффектом, и это вывело ее из состояния шока.
— Ты не можешь предлагать такое всерьез! — Боже, какой у нее тонкий дрожащий голос! Мишель ужаснулась. Неужели она не устоит?
— Серьезнее не бывает.
Нервно сглотнув, она продолжила, стараясь говорить увереннее:
— Должно быть, ты оказался в отчаянном положении, если вынужден прибегать к шантажу, чтобы заполучить женщину к себе в постель!
На этот раз презрение, которое она питала к нему, прозвучало во весь голос, потому что глаза его сузились и челюсти сжались Филипп был необузданно страстным человеком, ей было известно, как это проявлялось в его работе, в отношении к земле, которую он любил, к семье, к женщинам. Но никогда он не проявлялся так в отношении к ней. Злая насмешка Мишель ощутимо ударила по его самолюбию, которое с детства всячески культивировалось в нем семейным окружением.
