Засыпаю на влажной от слез подушке, а утром с трудом разлепляю опухшие веки. На работе продолжаю читать роман Браунинга, мечтая найти в привычном занятии успокоение, но текст кажется еще более неровным, а многочисленные несоответствия сильнее обычного режут глаз. Дженнингс подбрасывает мне новую работу и весьма недоволен, что я до сих пор вожусь с нынешней. Я чувствую себя разбитой, ничего не хочу и не понимаю, для чего вся эта суета, потуги чего-то добиться и в чем-то разобраться.
Следующий день проходит примерно так же и лишь под вечер в пятницу трясучка внутри немного ослабевает. Выношу на балкон раскладное кресло и, греясь в лучах ласкового вечернего солнца, снова утыкаюсь в распечатку с текстом Браунинга, вознамерившись разложить по полочкам, что конкретно меня не устраивает. Поначалу сосредоточиться не выходит. Мысли снова переключаются на историю с Маркусом. Позволяю себе сделать десятиминутную отсрочку и, глядя в прозрачно-золотистый воздух, задумываюсь, почему все так получилось.
Быть может, дело правда лишь в том, что любовный пыл Маркуса мало-помалу угас. В моих ли было силах предотвратить беду? Правильно ли я себя вела? Вспоминаю, как держалась с возлюбленным в самом начале отношений, по прошествии какого-то времени и потом, когда мы жили вместе. И осознаю, что, начав со сдержанности и осторожности, все больше и больше превращалась в няньку, слепо ублажающую любимое дитя. Вероятно, Сюзанна права. Почему я раньше этого не понимала?
Задумываюсь над этим вопросом так, что сильно морщу лоб, чего вообще-то стараюсь не делать, чтобы лицо преждевременно не избороздили морщины. Где-то в подсознании шевелится мысль, которая, похоже, все время там скрывалась и немного настораживала, немного пугала, из-за чего я и не желала вытаскивать ее из глубин на поверхность. Теперь прятаться от правды больше нет смысла. В любом случае все потеряно и ничего не исправишь.
Тяжело вздыхаю. Да, наверное, так оно и есть. На мою жизнь, точнее на отношения с любимым мужчиной, слишком серьезно повлияли родители. Отец и мама всю жизнь что-то выясняли, изо дня в день предъявляли друг другу претензии, выражали недовольство, скандалили и припоминали давние обиды. Скорее всего, именно поэтому я еще ребенком где-то на подсознательном уровне дала себе слово: когда повстречаю любовь всей своей жизни, как бы там ни складывалось, буду не требовать и обвинять, а стараться понять, дарить радость и отдавать все, что только могу. По-видимому, так тоже неправильно. Теперь я убедилась в этом на собственном горьком опыте. Какой же следовало выбрать путь? Возможна ли в отношениях между мужчиной и женщиной та самая золотая середина?
Пожимаю плечами, не зная, где искать ответы. В любом случае надо сначала оправиться от удара, а уж потом, если я когда-нибудь отважусь завязать новый роман, ломать голову над тем, возможно ли счастье вдвоем. Не исключено, что в этом больше никогда не возникнет необходимости. То, на чем я воспитывалась в родительском доме, всегда будет жить во мне и страх повторить судьбу отца и матери я, боюсь, никогда не смогу в себе искоренить. А шагать по жизни можно и одной. Ведь было время, когда о существовании Маркуса я даже не подозревала, тем не менее умела и радоваться, и смеяться, и надеяться на лучшее.
Наверху гремит посуда, и по всей улице разносится визг:
— О-о-о-ливер! Неужели было трудно сложить тарелки в посудомоечную машину?!
Мои соседи сверху большие оригиналы. Она — грузная, броская, высокая дама с неподражаемым контральто. Которое ей бы следовало поберечь, ведь по профессии она оперная певица. Он — худенький, нездорово бледный и тихий. Порой мне кажется, что несчастный немой — его никогда не слышно. Говорят, он занят наукой и увлечен обожаемым делом настолько, что иной раз забывает не только о голосистой жене и ее требованиях поддерживать в доме порядок, но и о том, что по утрам надо завтракать, а вечером ложиться спать.
Улыбаюсь невеселой улыбкой, смотрю на распечатку романа, которую держу в руках, вздыхаю и вновь погружаюсь в чтение.
Удивительно, но на сей раз, хоть и состояние мое хуже не придумаешь, в голове незамедлительно выстраивается упорядоченный список пунктов, по которым я хотела бы побеседовать с автором. Слава богу! А то мне уже начинало казаться, что вся проблема во мне, что мои редакторские способности ни на что не годны.
Во-первых, Браунинг развивает массу сюжетных линий, но добрая треть из них просто-напросто обрывается, отчего кажется, что ты блуждаешь по лабиринту. Во-вторых, текст изобилует иностранными словечками, многие из которых (мне пришлось поработать со словарями) содержат в себе ошибки, поэтому смазывается смысл. В-третьих, на мой взгляд, Браунинг слишком увлекается описанием драк, и все они до нудного похожи одна на другую. Наконец, нередко сталкиваешься с тем, что герой надевает рубашку, а через страницу оправляет футболку, и прочими подобными ошибками, к тому же на каждом шагу натыкаешься на искаженные фразеологические обороты и неточные цитаты.
Вздыхаю с облегчением. Теперь будет легче написать отчет, хоть меня и не покидает чувство неловкости, оттого что в некотором смысле придется выступить в роли выскочки и всезнайки.
Черт! Все идет наперекосяк. Личная жизнь рухнула, работа больше изматывает, нежели приносит удовлетворение. Я надеялась, что к концу года стану редактором, но у Дженнингса, в подчинении которого я нахожусь, как видно, в отношении меня совсем иные планы. Ему удобно держать меня в помощницах. Он сваливает на мои бедные плечи всю самую хлопотливую и неинтересную работу, а сам занимается с авторами посильнее и поярче. Его вполне устраивает нынешний расклад и совершенно не прельщает перспектива обзаводиться новым помощником, к которому придется вновь приспосабливаться и который, не исключено, окажется смелее и требовательнее, чем я.
В какое-то мгновение мне кажется, что, если я немедленно не устрою себе отдых и не вырвусь из гнетущей повседневности, стрясется что-то непоправимое. Я в испуге вцепляюсь в распечатку, но тут мое внимание переключается на балкон другого соседа, и жажда сию секунду что-то изменить ослабевает.
Нейл Барлоу живет в здании, которое стоит под прямым углом почти вплотную к нашему. Поскольку все дома в этом комплексе похожи как братья-близнецы, мой балкон и балкон Барлоу совершенно одинаковы и расположены на одном уровне. Однако, так как я сижу, а он выходит немного боком, потому что увлеченно болтает по телефону, ему меня не видно. Надо бы кашлянуть или чем-нибудь стукнуть, чтобы он знал, что его беседу слышат, но у меня под руками нет ничего подходящего, а кашля Барлоу не услышит — слишком громко говорит.
