Колокольчик, прикрепленный к входной двери, так ни разу и не звякнул.
Прошел день.
Люськино лицо вытянулось. Она несколько раз затравленно оглянулась, как бы подозревая, что за спиной прячется какой-то таинственный недоброжелатель, и неуверенно встала.
— Ну… Они о нас просто еще не знают. Ладно. Пойдем домой. Но зато завтра… Завтра набегут, вот увидишь!
Но не набежали и завтра.
Не пришел никто и на третий день.
Следующие две недели Люська еще продолжала хорохориться, хотя с каждым днем в ее глазах появлялось все больше растерянности. А потом ее оживление спало окончательно. Она часами сидела на своем директорском месте, смотрела в стену напротив и изо всех сил старалась не разреветься.
И вот, когда уже иссякла последняя надежда, и мы просто досиживали в нашем роскошном офисе, дожидаясь конца месяца и готовясь честно признаться себе, что мы все-таки проиграли, — раздался мелодичный звон колокольчика.
И вошла наша первая клиентка.
* * *
Признаться, разглядывая посетительницу, я с первой минуты сильно усомнилась, что этой, во всех отношениях самоуверенной особе нужна помощь профессиональной свахи. Ее дрябловатый, но очень решительный подбородок был высоко поднят, и смотрела она на нас сверху вниз так, что я почувствовала себя маленькой девочкой, пойманной за каким-то шкодливым занятием.
Чуть оттопырив нижнюю губу, посетительница оглядела нас и наш офис и, кажется, осталась не слишком довольна. Мы молча ждали. Глубоко и тяжело вздохнув, она уселась в кресло для посетителей, поставив на колени довольно объемистую сумку, и спросила, не здороваясь и не давая себе потратиться на улыбку:
— Так, значит, вы можете «разрешить неразрешимое» и помочь в сложных любовных ситуациях?
«Ну вот, началось», — подумала я и покосилась на Люську. Подругу, казалось, ничего не смутило. Она сказала «Да», спросила: «А какая у вас проблема?» — и в ожидании ответа принялась рассматривать клиентку так, как будто решала, стоит ли нам принимать ее всерьез.
Не было никаких оснований думать, будто перед нами сидит просто любопытствующая особа. Напудренное лицо посетительницы хранило крайне озабоченное выражение. На вид ей было около пятидесяти, причем возраст она не особенно пыталась скрыть, а это говорило, что женщина считает свою жизнь, в общем-то, удавшейся. Еле уловимый запах дорогого парфюма, тщательно уложенные волосы наводили на мысль о том, что она только что вышла из парикмахерской. Одета дама была дорого, даже с подчеркнутым изяществом: переливчатый жакет бордового цвета, темная юбка в тон, на груди — розовый шифоновый шарфик, скрепленный у ворота дорогой брошкой. Ювелирные изделия украшали ее уши и пальцы.
Посетительница выдерживала паузу. Мы тоже молчали. Наконец она вздохнула и разжала губы:
— Я пришла к вам за советом, — сказала она, но при этом было ясно, что нам она почему-то заранее не верит. — За советом и, возможно, за помощью. Дело в том, что моя дочь умирает.
Это было все-таки очень неожиданно. Мы с Люськой обменялись быстрыми взглядами.
— Если с вашей дочерью… ммм… Если она так плохо себя чувствует, то вам лучше обратиться к врачу, — сказала я осторожно. — Сейчас медицина многое может.
— Вы не поняли, — сказала она, нервно поправляя шарфик и снова роняя руку на сумку. — Моя дочь умирает от любви.
У меня отлегло от сердца. Люська, я почувствовала это, даже не глядя в ее сторону, тоже приободрилась. Как-никак, а в такого рода болезнях она считала себя великим специалистом.
— Она влюбилась в какого-то козл… В кого-то, кто ее недостоин? — спросила Люська, всем видом давая понять: она не сомневается, что угадала. — Вы знаете, такие случаи с хорошими женщинами происходят сплошь и рядом! Столько разбитых надежд, искалеченных судеб, неоправданных желаний! И чаще всего без поддержки и профессионального совета ну просто не обойтись. Мы вам поможем! Мы вашей дочери такого жениха найдем, что…
— Нет, — перебила женщина. — Ничего этого нам не надо. Я уже сказала, что моя дочь умирает от любви. И человек, которого она любит, подходит нам во всех отношениях. Он молод, красив, из хорошей семьи, занимается делом. А самое главное, в нем нет ничего этого современного, отвратительного — распущенности этой московской, сквернословия, дурных привычек, богемных замашек. Одним словом, Владик — очень приятный молодой человек, и я хотела бы, чтобы он был моим зятем.
— Так, а в чем же тогда проблема? — не выдержала я.
Она посмотрела на меня очень холодно и даже обвиняюще:
— Проблема в том, что он ее любит, но не хочет знать.
— Молодой человек по имени Владик — вашу дочь? — зачем-то уточнила я.
— Да. И даже скажу больше. У Владика с Надюшей был замечательный роман, а теперь он хочет жениться на другой, потому что на мою дочь навели самую настоящую порчу.
* * *
Вкратце изложенная ею история сводилась к следующему.
Дочь Марии Николаевны (так звали нашу клиентку), Надя, была типичным оранжерейным ребенком. До семнадцати лет она жила и горя не знала под широкой сенью любящих и преуспевающих родителей. Наденька не ведала, что такое хрупкая женская дружба, потому что у нее никогда не было подружек. Наденька не знала, что такое упасть и больно удариться, потому что гуляла только с мамой, которая крепко держала ее за руку. Наденька понятия не имела, что на свете существуют такие вещи, как голод, холод, бедность и серьезные болезни.
Училась она хорошо, да и странно было бы учиться плохо, ведь других обязанностей не было. Учителя лицея (Наденька, конечно, училась в одном из лучших лицеев столицы) ставили девушке отличные оценки с нескрываемым удовольствием: редко можно встретить такое старание у нынешней «золотой молодежи».
— Дает же кому-то природа сразу все, — говорила о Наде ее классная руководительница. — И умная, и красивая, и обеспеченная! Такая нигде не потеряется. Хорошо, что не стерва. Нормальная, сдержанная девочка…
Надя не производила впечатления избалованного ребенка. Она обладала довольно флегматичным нравом. Никто ни разу не видел, чтобы девочка вышла из себя, ударилась в слезы или впала в депрессию. «Сонная красавица! Сонная красавица!» — дразнили ее мальчишки. Доля правды в этом прозвище была: иногда Надя и в самом деле походила на человека, готового уснуть на ходу.
Она была высокой, чуть полноватой девушкой с ослепительно белой кожей, очень пышной для шестнадцати лет грудью, зелеными, всегда спокойными, даже чуть сонными глазами и переброшенной на грудь густой русой косой. На милом круглом лице постоянно бродила мягкая, немного отстраненная улыбка. Тот, кто видел Наденьку впервые, всегда немного терялся: он не мог понять, действительно ли эта русалка так спокойна и невозмутима, как кажется, или она просто скрывает за внешней беспристрастностью целый водоворот страстей — совсем как в известной поговорке о тихом омуте?
