– Но, если бы я стала жить с тобой вместе не вступая в брак, разве я не голодала бы так же, – с сарказмом заявила Верона.
Стефан повернулся к ней.
– Я никогда не предлагал тебе перебраться сюда и разделять со мной все тяготы моей жизни. Ты могла продолжать жить дома, заниматься своей работой и…
– О, понимаю, – прервала его Верона и встала, оправив платье, – так, чтобы у тебя не было по отношению ко мне никаких обязательств. И ты не имел бы никакой ответственности, а только меня и мою любовь, когда у тебя на это найдется время.
Стефан с отвращением посмотрел на нее.
– Почему так односторонне? Почему женщина всегда думает, что все жертвы только с ее стороны, а мужчина имеет одни привилегии? Разве любовь не взаимна? Разве получать удовольствие – не привилегия? Без обязательств для меня, я это допускаю, но и без осложнений для тебя. Мы оба оставались бы свободны и вольны жить как нам заблагорассудится, хотя и будучи любовниками.
Верона теребила свои тонкие пальцы. Краснела и бледнела, и, наконец, затрясла головой.
– Так не пошло бы. Я видела подобные отношения, и они были ужасны. Я полагаю, что ты счел меня «мелкой» и узколобой и, возможно, пуританкой. Может и так. Но я всегда уважала брак, если двое любят друг друга.
Стефан отвесил поясной поклон.
– Ты абсолютно права, и я далек от мысли разрушать твои убеждения.
Щеки Вероны стали еще краснее.
– Ты сказал, когда мы это обсуждали впервые, что я должна «жить с тобой». А получив отказ, полагаю, затаил на меня обиду.
– Не обиду, но я чувствовал разочарование.
– Потому что не получил меня таким образом или потому, что я не столь широкомыслящая, как тебе хотелось бы?
– Да, меня огорчило и то, и другое.
– Верона резко вздохнула.
– Я знала, что это безнадежно с самого начала. Пока дело не дошло до интимной близости, мы были такими хорошими друзьями. А я любила тебя, Стефан, очень любила. Это трагедия.
Он с величайшей горечью посмотрел на девушку.
– Правда любила – Ты сам знаешь, – проговорила она. Стефан поднял брови.
– Возможно, так – тепленькая водичка.
– Да нет, гораздо больше и ты это знал. Стефан стиснул зубы.
– Хорошо, я верю, что ты любила так, как ты способна любить.
– Ты полагаешь, что это весьма слабая способность? – воскликнула Верона. – Что я бесхребетна или труслива? Ты полагаешь, что мне следовало бы иметь храбрость, как у этой модели Пиппы Лей, которая пошла жить с твоим другом Полом Саймонсом. И посмотри, что получилось. Она бросила все, работала на него, как рабыня, стала прислугой на все руки: готовила, стирала, в общем делала все. А затем, когда он решил, что устал от нее и, как Гоген, улизнул в Южную Америку, что стало с Пиппой? Она покончила с собой. Ты помнишь, как неприятно все это было? Бедная Пиппа? Я помню, что я думала об этом тогда…
Голос Вероны дрогнул.
– Благодарю Бога, что я не на ее месте.
Стефан уставился на кончик сигареты. Стало так темно, что они едва видели друг друга. Даже в мерцающем свете газового огня лицо Стефана казалось изможденным. Он поднялся и зажег свет. Верона приставила ладонь к лицу, повернулась и снова уселась. Стефан увидел, что она плачет.
Стефан почувствовал невероятную усталость, он по горло был сыт всем этим. Но он больше не был зол на нее, его наполнило презрение к самому себе. И безмерное сожаление. «Если бы я не был таким, как был, это милое создание было бы моей женой», – думал Стефан. Верона не была чопорной, узколобой или трусливой. Просто она оказалась врожденно целомудренной. И не ее вина, что художник в ней уступает условностям и принципам, в которых она была воспитана. Стефан хотел бы быть иным ради нее и ради самого себя. Но не мог. Он должен был рисовать, это переполняло все его существо. И пока он не достигнет вершины своих чаяний – стать хорошим художником, признанным художником, он не может быть ничьим мужем, связанным и уничтоженным обязанностями и финансовыми трудностями семейной жизни. Спустя мгновение Стефан проговорил:
– Зачем приплетать сюда Пиппу? Здесь совсем иное дело и Пол заставил ее сделать то, о чем я никогда не просил тебя… бросить все и жить со мной.
– Иногда я думаю: а не было ли это честнее? – проговорила Верона с горечью, которой он никогда у нее раньше не слышал. Он сильно покраснел.
– Согласен! – яростно проговорил Стефан.
– Я бесчестный и аморальный тип. Уверен, что твой жених даст тебе это почувствовать еще сильнее и даст тебе гораздо больше той дружбы, которая могла быть между нами.
– Дорогой, – мрачно заявила Верона. – Я вовсе не хотела тебя расстраивать.
– Ты ведешь себя, как ребенок! – огрызнулся он. – И что же ты ожидала услышать от меня? Что я предложу свои пылкие поздравления, вывешу флаги и поблагодарю тебя за то, что лишился той единственной, которую я когда-либо по-настоящему любил!
У Вероны задрожали губы, и Стефан грубо добавил:
– Ради Бога, не реви больше.
А затем, прежде, чем она успела ответить, наклонился к ней, взял ее прекрасную руку и поднес к своим воспаленным глазам.
– Извини, ангел мой. Я так чертовски устал, что не понимаю, что говорю и веду себя отвратительно. У меня почва ушла из-под ног. Я знаю все, что ты мне скажешь. У меня был шанс, и я им не воспользовался. У тебя все права отвернуться от меня и выйти за этого милого парня. Я сам на это напросился. Но я хочу, чтобы ты поверила, что одной из многих причин моей пассивности было то, что я слишком люблю тебя, чтобы тянуть в то убожество, в котором я живу. Когда я рисую, все остальное вылетает у меня из головы, мне наплевать: чисто здесь или как в хлеву, ел я или нет. Вероятно, я не замечал бы, ела ты или нет, если бы ты была бы тут, и есть ли у тебя, что поесть. Ты не создана для такой нищеты. Может быть, когда-нибудь, я и стану богатым и знаменитым. Тогда я смог бы создать для тебя подобающую обстановку, ту, что ты заслуживаешь. Но до этого, может быть, долгий путь, а может, этого не случится никогда. Так зачем тебе ждать?
Верона стояла очень тихо. В ее глазах было выражение близкое к испугу. Никогда еще она не была так неуверена в себе. Ее пугало то, что сказал Стефан. Теперь ей хотелось плакать не о себе, а о нем. Она чувствовала его жгучие слезы на своей руке. Стефан – циник, гордящийся тем, что он крут и несентиментален, рыдал из-за того, что потерял ее. А ведь было время, когда она была во всю влюблена в него, когда он был началом и концом ее существования.
Просто ужасно, что все могло так обернуться. Просто невероятно, что она любит кого-то другого… кого-то столь отличающегося от Стефана. А было бы это так? Может ли она когда-нибудь так любить Форбса, как она любила Стефана, со всей опустошающей страстью разбуженной юности, тем беззаветным обожанием героя, которое она питала к нему, когда юной, неоперившейся студенткой, нашла в нем друга и учителя?
