ее беременности, — разразится катастрофа. Ему не следует знать об этом — она еще не накопила достаточно денег, чтобы подготовиться к родам и купить все, что требуется новорожденному.
Лена мучительно переживала оттого, что ей приходилось скрывать свое положение от отца ребенка, но холод, волнами исходивший от Константиноса, убеждал ее в том, что она приняла правильное решение. Мало шансов, что босс признает ребенка без теста на отцовство, зато вероятность, что он уволит ее без объяснений, велика.
Застегнув молнии и кнопки, они натянули капюшоны и вышли на бодрящий холод. Пройдя мимо ряда гостевых домиков, здания спа-салона с сауной и бассейном, пунктов проката снегоходов и лыж, они вышли на широкую тропу, ведущую к иглу, расположенному в десяти минутах ходьбы от административного коттеджа.
Дорогу освещали гирлянды лампочек, из скрытых динамиков раздавалась тихая музыка. Оба сосредоточенно молчали, прислушиваясь к скрипу снега под ногами.
— Как долго ты планируешь здесь пробыть? — прервала молчание Лена.
Они прошли мимо ледового катка и заснеженной хижины, где располагался обслуживающий персонал иглу. Вскоре за кронами сосен показался огромный, искусно освещенный купол ледяной постройки. Иглу полностью вынырнуло из темноты, и Лена больше не могла выносить напряжение, сковывающее каждый ее мускул.
— Одну ночь, — наконец сказал он, всем своим видом показывая, что не желает поддерживать беседу.
— Даже одна ночь здесь для тебя слишком долго? — усмехнулась Лена, вздохнув с облегчением.
За одну ночь ничего ужасного не произойдет. Если повезет, Константинос уедет из Швеции, не узнав о ребенке.
Когда она расскажет, босс будет в ярости. Зеленые глаза, горевшие желанием, наполнятся ненавистью; губы, которые так страстно целовали ее, скривятся в отвращении. В голосе не останется чувственной теплоты, лишь гнев и недоверие.
Лене хотелось винить его, но она не могла…
— В это время года здесь даже часа много.
— Не любишь холод?
— Не люблю, — коротко ответил он и положил руку на сенсорную панель у входа в иглу.
* * *
Двери иглу бесшумно открылись, и они вошли в мир сверкающей белизны. В полукруглом холле был обустроен бар: ледяная барная стойка и несколько столиков из прозрачного льда, сидеть за которыми полагалось на ледяных кубических табуретах, накрытых оленьими шкурами. В нише стены белым холодным пламенем мерцал камин. Ледяной бар пользовался большой популярностью у гостей отеля и проезжающих туристов, желающих отведать напитков с самым чистым льдом в мире и сделать необычные селфи.
От холода внутри ледяного дома воздух в легких Константиноса словно застыл. Он знал, что внутри иглу теплее, чем снаружи, — температура здесь не опускалась ниже минус пяти, — но погружение в белоснежную среду сыграло злую шутку с его разумом. Звенящая тишина вытеснила из головы все мысли и желания, кроме желания смотреть на Лену — вглядываться в глаза, любоваться ее красотой, внимать ее голосу. Чтобы не выдать себя, Кон глубже натянул капюшон и не сводил глаз с гигантского купола иглу.
Он хотел немедленно уйти, когда экскурсия по этому холодильнику закончилась, разбудить пилота и вылететь в свой отель на юге Испании, где сейчас стояла приятная погода, переночевать там, а затем, как и планировалось, вылететь в Австралию, чтобы заняться неотложными делами в Южном полушарии до наступления Рождества. А проверку в ледяном отеле проведет Никос, когда выздоровеет.
Однако досрочный отъезд из Швеции — признак поражения не только из-за холода, но и из-за Лены. Он не должен спасаться бегством из собственного отеля из-за того, что в присутствии генерального менеджера не владеет собой.
Она красива. Константинос заметил это сразу, еще при первой встрече, однако до того проклятого ужина Лена была просто очередной привлекательной сотрудницей.
Эти странные чувства, от которых его бросает то в жар, то в холод, были вызваны исключительно тем, что в ту ночь он потерял бдительность. Он не оказался бы в подобной ситуации, если бы не был так чертовски глуп, что переспал с ней.
Стиснув зубы, Константинос вдохнул холодный воздух и заставил себя вернуться к делу — инспектированию ледяного отеля.
От огромного главного купола отходили лабиринты обледенелых туннелей, которые вели к номерам, и они направились в ближайший. Тоннели оказались выше, чем он помнил, а стены — толще.
Номера, которые они осмотрели, были разными и, следовательно, уникальными, в большинстве из них не было ничего, кроме большой ледяной кровати с толстым матрасом, на котором лежала шкура северного оленя.
— Ты здесь ночевала? — спросил Кон, когда они спустились еще по нескольким ледяным ступеням и оказались в комнате, вырезанной в виде лесной опушки с соснами и северными оленями, а кровать будто поднималась над лесной подстилкой.
Обслуживающему персоналу рекомендовали спать в отеле перед приемом гостей, чтобы знать обо все нюансах.
— Один раз. В первую зиму.
— И?
— У меня здесь развивается клаустрофобия. Я не горю желанием снова заночевать здесь.
Удивленный, Кон посмотрел на нее, требуя объяснений.
Лена покачала головой:
— Когда выключаешь свет, здесь становится жутко.
— В это время года всегда темно, — заметил Кон, — темно и холодно.
— Не так, как здесь. Это совершенно другое. Здесь стены такие толстые, что сквозь них не проникает ни свет, ни звук. Прислушайся, абсолютная тишина. Снаружи всегда есть хоть какой-то свет — от луны, звезд или, если повезет, от северного сияния, но здесь… — Лена потерла руки и поежилась. — Как в гробу.
— Ни в коем случае не говори об этом гостям, — резко сказал Кон.
— Я и не собиралась, — заметила Лена, обиженная его тоном. — Почти всем гостям понравилось ночевать в иглу. К тому же мы предупреждаем, что пребывание в иглу не подходит для гостей, страдающих клаустрофобией. Те, кому не нравится замкнутое пространство, ночуют в домиках.
— Так почему же ты осталась здесь, если страдаешь клаустрофобией?
— До той ночи я об этом не знала.
Лежа в кромешной тьме, Лена обнаружила, что ее отбросило назад, в ту ужасную ночь, когда они с сестрой оказались запертыми в темноте, и она молилась о том, чтобы Хайди проснулась, о том, чтобы им скорее помогли.
Кон еще мгновение разглядывал ее, затем указал на обитую мехом ледяную дверь.
— Я уже насмотрелся на комнаты. Вернемся в бар.
У Лены было отчетливое ощущение, что признание в клаустрофобии разозлило его. Разумеется, он-то вообще ничего не боится…
Создатель бара в этом году превзошел самого себя. Мастерство исполнения было невероятным, а находки оформителей поражали воображение. Они будто сидели в шикарном винном баре где-нибудь в Сохо, за исключением одного — все здесь было сделано из льда. Настоящими в баре были только меховые накидки на скамьях
