— Ты непоследователен, Тимоти.
— Знаю. Но и все, что я испытываю к тебе, лишено какого-либо смысла и логики.
— Тогда что же есть в твоих чувствах ко мне, любимый? — спросила она, отваживаясь подойти к Тимоти, если уж он не подходит к ней.
— Страсть, и одержимость, и секс, — сердито проговорил он, — уравновешиваемые жгучей потребностью давать, понимать, защищать. Стремление измениться, стать лучше. Жажда, такая сильная, что от нее пересыхает в горле. Пустота, которую ты одна можешь заполнить.
Тимоти казался истерзанным, изможденным.
— Хочешь сказать, что все еще… любишь меня, после того что узнал?
— Нет, — рявкнул он, — я хочу сказать, что терпеть не могу квашеную капусту и арахисовое масло! Конечно, я говорю о том, что люблю тебя, как это ни печально!
— И…
— И ничего! Я только что вывернул перед тобой наизнанку всю душу! Разве этого недостаточно?
— Нет, — тихо сказала Лилиан. — Боюсь, что нет.
Она ждала, что он спросит, чего же еще ей нужно, но вместо этого услышала:
— Мне бы следовало об этом догадаться. Владелица международной корпорации и обремененный мелкими заботами, связанный по рукам и ногам папаша с дочкой на руках — неважное… невозможное сочетание. Так ступай туда, откуда пришла, Лилиан, и забудь эти последние дни. А я тем временем постараюсь последовать своему же совету и забыть о том, что я вообще встретил тебя.
Он вышел из хижины и закрыл за собой дверь.
Воздух снаружи обжигал лицо и легкие. Значит, подумал Тимоти, съеживаясь от холода, так тому и быть. Иллюзии рассеялись, и я снова очутился там, откуда мы с ней начали танцевать. То есть нигде.
Возможно, это было и к лучшему. Ведь то, что происходило с ними, было сродни химической реакции, которые ужасно быстротечны. Ему следовало бы испытывать облегчение и удовлетворение оттого, что мир обратно встал с головы на ноги, что еще раз подтвердилась прописная истина: построить прочные отношения на основе миража невозможно. Он не уставал повторять себе это с той минуты, как впервые увидел Лилиан, однако ни на йоту не ослабил своей одержимости.
Буря прошла, и небо было усыпано звездами. Цвета, казалось, ушли из природы. Черные, как плакальщицы, деревья, стояли, словно в оцеплении вокруг призрачно-серых в этот предрассветный час горных вершин. Чувствуя себя более одиноким, чем когда-либо в жизни, Тимоти посмотрел на небо, такое высокое, спокойное и равнодушное. Доигрывай свою маленькую драму, казалось, говорило оно. Меня это не трогает.
— Меня тоже, — пробормотал он. С какой стати? У него есть все, что действительно чего-то стоит, — курорт, несколько друзей и, самое главное, Стеф.
«Ты прячешься за Стефани… без нее тебе пришлось бы подумать о собственных желаниях», — как-то сказала ему Лилиан. Он взглянул на снег, сверкавший в свете окна как фальшивые бриллианты, и выругался с несвойственной ему витиеватостью. Неужели ему предстоит прожить остаток жизни, на каждом шагу спотыкаясь о напоминания о ней?
Он услышал, как за спиной отворилась дверь и шаги Лилиан легонько проскрипели по крыльцу. Она остановилась рядом, и некоторое время они молча наблюдали за облачками пара, вылетавшего из их ртов.
Наконец она сказала:
— Я не хочу становиться любовницей, которая время от времени встречается с тобой где-то на полпути от Европы к Аляске, где нас никто не знает. Я не хочу этого ни для себя, ни для Стефани. Ты должен любить меня достаточно для того, чтобы жениться.
— Кто говорит о женитьбе? — ошеломленный выпалил Тимоти.
— Я. Потому что кто-то должен об этом сказать, а ты, похоже, не собираешься.
— Тебе бы сначала следовало выяснить, на что ты себя этим обрекаешь, — сказал он, чувствуя, как по телу разливается тепло, растапливающее ледяной холод, до сих пор сковывавший его. — Как следует выяснить, Лилиан! Потому что выйти за меня замуж означает взвалить на себя такой ворох забот, от которого большинство женщин сбежало бы за тридевять земель. Я не говорю, что мне нужна женщина, которая ради меня оставит все, но я абсолютно уверен, что она должна быть в большей степени женой, чем деловой светской штучкой, кружащейся в вихре дел и развлечений. Я, возможно, ем рыбу не той вилкой, но я и не стремлюсь попасть в элитные круги, даже если и обращаюсь на «ты» к кому-то, кто делает это правильно.
Он остановился только для того, чтобы перевести дыхание, потому что знал: если не выпалит все единым махом, то поддастся искушению ограничиться полумерами. Но, поступив так еще раз, снова вынужден будет расплачиваться за это чувством вины и сожаления.
— Это еще не все. Когда я свободен от работы, лучший отдых для меня — это разжечь костер перед домом и приготовить с Рили барбекю. Я не возражаю против путешествий время от времени, но когда это превращается в погоню за горизонтом, когда ты везде, а твой дом нигде, — то увольте. Здесь мое место под солнцем, место, которое я называю домом и в котором хочу провести большую часть жизни.
— А тебе не хотелось бы послушать, что нужно мне? — спросила Лилиан с изрядной долей иронии. — Это представляет для тебя хоть какой-то интерес?
— Я и так знаю. Ты хочешь быть именно такой, какова есть, и вести привычную жизнь, которая тебе безумно нравится.
— Нет, Тимоти. То, чего больше всего хотелось мне, все время ускользало, поэтому я смирилась и вела жизнь, которую ты описал: внешне захватывающую, безбедную, очень удобную, но, увы, пустую внутри. Однако в глубине души я мечтала о том, чтобы меня принимали не такой, какой кажусь, а такой, какова я на самом деле. Женщина, которая отдала бы все что угодно, лишь бы любить и быть любимой. Нужной. Быть женой и матерью. Свить свое гнездо и носить простое золотое колечко, свидетельствующее всему миру, что я принадлежу единственному мужчине. У тебя есть несколько друзей, а у меня — много знакомых, Тимоти. Твои друзья останутся таковыми, что бы с тобой ни случилось. А мои знакомые исчезнут, как только на горизонте появятся тучи. Я всегда это понимала, поэтому неустанно трудилась, чтобы сохранять видимость благополучия. Я слишком долго обходилась одними знакомыми, потому что не встречался никто, кому бы мне захотелось открыть свое сердце. Но теперь есть ты, и есть Стефани, и на меньшее я уже не согласна.
Она продела руку под локоть Тимоти и прижалась к нему.
— А что касается поездок, необходимых для поддержания моего дела на плаву, то нескольких дней в году будет достаточно — неделя, от силы две, которые легко можно превратить во второй медовый месяц. Лос-Анджелес неплох в октябре, а Лондон очарователен в апреле. Так ты возьмешь меня в жены, Тимоти? Ты позволишь мне заполнить пробел в жизни Стефани, который оставила смерть ее матери? Ты позволишь мне любить тебя и иметь от тебя детей?
