Тори и возразить не успела, как оказалась полностью раздетой. Ничего не оставалось, как залезть в озеро. Сначала вода показалась ей холодной, и она зашипела тихонько, боясь вспугнуть тишину, но стоило окунуться до плеч, как сразу стало удивительно приятно. Стоя по грудь в прозрачной воде, она смотрела, как Алан устраивает уютный уголок на поляне возле невысокого, поросшего изумрудной травой холма. Он расстелил пледы, достал полотенца и поставил в тень одинокого клена корзинку с продуктами. А затем, нетерпеливо поглядывая на девушку, тоже сбросил с себя одежду.
— Да ты настоящий сатир! — ахнула Тори.
Она впервые увидела Алана обнаженным при ярком солнечном свете. Его мускулистое тело было совершенно гладким сверху. Только на груди золотилась узкая дорожка вьющихся волос. Зато внизу поджарого живота красовалась густая поросль темно-рыжих кудрей, среди которых покоился его спящий зверь. Рыжей шерстью были покрыты также ноги ее возлюбленного, причем не только икры, но и бедра.
— А ты — наяда. И я, как истинный сатир, сейчас буду тебя ловить и...
— Ой, мама! — вскрикнула Тори и, спасаясь от ринувшегося в воду сатира, поплыла к противоположному берегу.
Тори плавала не очень хорошо, но отличный пловец Алан якобы никак не мог ее поймать. Они долго резвились в прозрачной воде, пока сатир не загнал наяду на мелководье и там наконец изловил. Впрочем, Тори это мелководье было по шейку.
— Держись за меня, — благородно предложил сатир, и она обхватила его руками за могучую шею, а ногами обвила крепкие чресла. И тут же осознала все коварство лесного бога. Он медленно шел к берегу, тайно проникнув в ее прохладное лоно. А она притихла в его руках, прислушиваясь к тому, как при каждом шаге в ней шевелится его горячая плоть, объединившая их в единое существо. Ей больше не хотелось шутить, разговаривать, даже думать. Только ощущать это чудо слияния...
Вместе со своей прекрасной наядой Алан опустился на теплый плед и навис над ней, опираясь на мощные руки. На этот раз он проник в нее без подготовки. Поэтому был очень осторожен. Медленно-медленно, нежно-нежно он ласкал ее своим послушным орудием, пока не ощутил, что шелковый коридорчик достаточно увлажнился. Тори было пока просто хорошо, и она тихо лежала, наслаждаясь теплом и этим приятным движением. Но сатир вдруг нагнулся к ее ушку, касаясь твердой грудью ее нежных сосков, и начал шептать невероятные вещи. Он говорил, как он любит таких вот маленьких нимф и разные частички их тел, и описывал эти потайные частички, и сообщал, что собирается с ними делать. Его речи были поэтичны и в то же время страшно непристойны. Щеки стыдливой нимфы разгорелись, дыхание участилось. Движение горячего поршня внутри нее становилось все более мощным. И она снова, почти теряя сознание от наслаждения, почувствовала приближение уже знакомой волны. И в тот момент, когда удивительный зверь, увеличившись до предела, вдруг проник невероятно глубоко, в какую-то, как ей показалось, потайную ямку внутри ее коридорчика, Тори испытала острое блаженство. Нарастая, оно достигло пика, и пошло на убыль. Но Алан не прекращал равномерно двигаться внутри ее лона. И она почувствовала, что блаженство снова нарастает! И опять, и опять... Это было прекрасно, это было невыносимо.
— Милый, — шепотом взмолилась Тори, — пролей в меня свое горячее молоко. Лей же, лей!
Еще один мощный толчок, хриплый стон сатира — и жаждущее лоно наяды оросилось обильной струей молока с медом — так сладко, так хорошо стало Тори. И она прошептала:
— Как сладко, как сладко, милый...
Проснувшись, Тори не сразу поняла, где находится. Все ее тело было полно блаженства и покоя. Она медленно повернула голову и увидела спящего рядом Алана. Солнце пригревало уже совсем мягко, отчего она поняла, что они проспали долго, давно миновал полдень. Тори привстала и стала рассматривать Алана. Сейчас он совсем не походил на сатира. Позолоченное солнцем лицо в обрамлении медных волос казалось божественно прекрасным. Тело даже во сне было исполнено грации. Приникнув к его бедру спал чудесный зверь, но и спящий он казался Тори полным мощи.
Тори вдруг осознала, что сквозь удивление, любовь, восхищение, которые она испытывала к этому спящему божеству, ЕЕ МУЖЧИНЕ, пробивается нетерпение художника. Она тихо встала, накинула халатик и установила мольберт. Через полчаса набросок был готов, картину можно закончить в мастерской. Разве она сможет это забыть? Тори убрала мольберт в машину, отчего-то не желая, чтобы Алан знал, что она его рисовала. Когда она вернулась, он уже проснулся и в тревоге оглядывался.
— Я думал, ты растаяла, как прекрасный сон!
— Ты все перепутал спросонья, — с нежностью ответила Тори. — Тает снег, а не сон. И я не снегурочка, а женщина во плоти. И эта плоть тебя любит.
— Только плоть? — тревожно спросил Алан.
— А тебе этого мало?
— Если я думаю так же, как ты, чувствую то же, что ты, хочу сливаться с тобой душой и телом — разве это только плотская любовь? — обиженно сказал ее любимый.
— Старик называл это триединой любовью — любовью духа, души и тела, — улыбнулась Тори. — Именно так и я люблю тебя. И никогда в этом не сомневайся, милый.
Они обнялись и немного послушали, как бьются их сердца — в едином ритме. А потом продолжили свой пикник и с неохотой покинули это райское местечко, только когда начало темнеть.
Всю дорогу до дома Тори была молчалива. Новые ощущения переполняли ее. До сих пор она позволяла Алану себя любить, дарить ей наслаждение, будить ее тело. Сегодня, когда она увидела его обнаженным на залитой солнцем поляне, и потом, когда рассматривала его тело глазами женщины и художницы, в ней родилось мощное глубинное желание. Она увидела в этом озорном парне полубога и, исполненная восхищения и страсти, готова была приносить ему жертвы.
Вечером, когда они вместе отправились принимать душ, она сама стала мыть Алана, скользя ладонями с душистым гелем по его телу, не оставляя без внимания ни единой складочки, дерзко проникая в потайные места. Встав на колени, она почтительно омывала великолепное орудие, которое позволяло им становиться единым существом. Оно крепло и росло под ее руками, и Тори покрывала его поцелуями, задыхаясь от охватившего ее желания. Обхватив пылающий бутон губами, она ласкала его языком, одновременно нежно сжимая руками прохладные упругие емкости, хранящие семена будущих жизней. Она так разожгла его страсть, что на этот раз он взял ее грубо и неистово, низко пригнув к барьеру ванны. Но это была ее добровольная жертва, и судорога наслаждения потрясла ее с не меньшей силой, чем раньше. Каждый раз это были новые ощущения!
