Я задаю его, как только в трубке смолкают длинные гудки и знакомый голос на том конце беспроводной связи немного недовольно приветствует меня.
— Зачем ты это сделал? — стиснув зубы, цежу, еле сдерживая гнев.
— Что именно? — без особого энтузиазма и интереса уточняет отец.
Наши отношения далеки от идеальных. В каждой семье так или иначе возникает конфликт поколений. В нашей это обрело боле зримые черты тогда, когда я бросил военную службу и подался на вольные хлеба. Вот тут старший Рейн и проявил всю свою авторитарность, заявив в ультимативной форме: либо я и дальше топчу кирзу и живу по уставу, либо… Я выбрал свободу, на чем мы и разошлись каждый в свою сторону.
— Зачем ты замял дело, к которому я…
— А надо было позволить этой девке испоганить твою характеристику? — прерывает он меня, без дополнительных уточнений сообразив, о чем идет речь. — Хотя ты знаешь, может, оно и лучше было бы. — Он источает яд. — Всё равно толку из тебя не вышло. Сам своими руками свою же жизнь и изгадил, — брезгливо продолжает он кусать меня, вот только нападки его меня давно уже не цепляют.
— Я не имел никакого отношения к этому эпизоду в жизни данной особы. Мало того, я ее практически не помню, хотя она и училась в параллельном классе, мы не общались и даже компании у нас были разные. — Мой гнев нарастает, словно сошедшая с гор лавина, того и гляди, похоронит под собой все живое и светлое, что еще осталось в наших семейных отношениях.
— Я поступил, как посчитал нужным. — Ни тени извинения за то, что поверил на слово чужому человеку, принял на веру ее слова и без капли подозрительности согласился с тем, что его сын может быть насильником. — Не тебе меня обвинять! — осуждающе звучит его желание вновь выставить меня виноватым во всем. — Я защищал интересы семьи, твои интересы. О какой элитной военной академии шла бы речь, если бы это дело хотя бы краем всплыло и коснулось тебя? Куда бы ты вообще поступил, кому бы нужен был, не замни я все тогда?
— Не знаю, отец, — устало выдыхаю я. — Скорее всего, на время пришлось бы отложить поступление, но я не причастен к этому, я не виноват, и ребенок этот не мой…
— Она пришла ко мне с освидетельствованием. Заявила, что уже и заявление написала; имен не назвала, но к заявлению приложила твое четкое описание, и взять тебя и навесить на тебя обвинение было лишь делом времени. Мне некогда было разбираться, ты это или нет, я просто задействовал все связи, чтобы все спустили на тормозах, а спустя время даже удалили из архива. С девкой этой парни из моей части строго поговорили, а я потом еще и финансово поддержал.
Он замолкает, видимо, излив на меня все то, что так долго держал в секрете, будто облегчил душу и переложил груз вины на мои плечи. Гнетущая тишина повисает между нами, и этот самый груз давит на меня бетонной плитой несправедливости. Единственный выход не быть погребенной под нею — это найти истинного виновника и настоящего отца Стаса-Савелия, а Полину не мешало бы подлечить.
— Спасибо, отец. — Мне не удаётся скрыть сарказм. — И, наверно, прощай…
Откидываю телефон на стол, словно ядовитую змею, закрываю глаза ладонью и какое-то время просто сижу в полной тишине, запустив в голову лишь белый шум. Даже дыхание замедляется, и сердце стучит в монотонном ритме, на время вводя меня в транс.
Глубокий вдох…
Медленный выдох…
Быстро и четко решаю оставшиеся на сегодня вопросы и спустя примерно час мчусь домой лишь для того, чтобы принять душ, переодеться и, накормив кота, вновь отправиться в клинику. С моими девочками все хорошо, я это знаю по отчетам, что сбрасывает мне вышколенный Давидом персонал, но отчего-то оставаться в пустом доме нет желания. Поэтому, несмотря на поздний час я, сменив одни джинсы на другие, обновив футболку и прихватив с собой зарядное для телефона, прыгаю в автомобиль. Вдавливаю педаль газа до предела, выруливая на основную трассу, а уже на подъезде к территории медицинского учреждения на глаза попадается цветочный салон.
— Не припозднился ли ты, дорогой, с посещением? — ехидно ухмыляясь, интересуется Давид, когда я марширую по коридору в сторону Крохиной палаты с охапкой темно-бордовых тюльпанов.
— А ты рискнешь меня прогнать? — Я вопросительно вздергиваю бровь, не меняя маршрута, только немного сбавив скорость.
— Да Боже упаси! — ржет Давид. — Может, вторую кровать поставить? — продолжает подкалывать. — Могу и на больничный посадить, чтобы ты на полном основании в палате обитал. Вот, правда, не знаю, какой тебе диагноз нарисовать в моем-то отделении.
Шлю ему красноречивый жест, но исключительно добродушно, и захожу в палату к Крохе.
Глава 42 *Степан*
*Степан*
— Ну, когда нас уже отпустят домой? — устало вздыхает Кроха. — Все показатели в норме, кушаем мы хорошо, вес набираем отлично. Ну что еще, а?
Она стоит около окна и держит малышку на руках «столбиком», легонько похлопывая по спинке. Девчушка только что сытно поела, и ее осоловелые глазки закрываются сами собой. Она забавно зевает, высунув розовый язычок, и старательно, но безуспешно борется с накатывающей дремотой.
— Мы уже здесь десять дней. — Кроха продолжает выдвигать аргументы в защиту скорейшего избавления от ига больничных стен. — А я домой хочу…
Агния хоть и понимает всю необходимость долгосрочного пребывания в больнице, но все же изредка срывается вот на такие стенания. И я прекрасно ее понимаю: палата, пусть и отдельная, со всеми удобствами и максимально комфортная, но это не дом. Да и я без нее соскучился. Без нее нам с Кощеем одиноко, и нас не покидает чувство потерянности.
Слежу за Крохой, сидя все на том же диванчике для гостей, за последнее время ставшем мне и кроватью, и рабочим местом.
— Давид обещал сегодня решить этот вопрос, — пытаюсь отвлечь ее от грустных мыслей, да и себя приободрить.
Она с пониманием, но как-то уж обреченно кивает и аккуратно опускает уснувшую Дарину в кроватку. Бережно укрывает одеяльцем, нежно целует в щечку и забирается на свою кровать. Усаживается по-турецки и вновь в легком недоумении рассматривает обручальное кольцо, надетое мною на ее тонкий пальчик два дня тому назад.
Нас расписывают без нашего присутствия. Просто нужный человек вносит все нужные записи в нужные документы, ставит штампы в наши паспорта, и — вуаля! — Кроха теперь моя жена. А в ближайшие дни мне необходимо озаботиться и сменой ее паспорта и прочих документов. Но это позже, а пока…
— Пойду-ка я переговорю еще раз с Давидом, — почесывая затылок, поднимаюсь с диванчика и спешу на выход из палаты.
Почти сбегаю, словно трус, но видеть ее расстроенное личико и ничего не предпринимать я не могу. Поэтому решительно шагаю по коридорам клиники, выискивая неуловимого Давида. Он — как ускользающий мираж: вроде, ты его почти настиг, но это обман. И каждый раз на мой вопрос у встреченного персонала: «Где ОН?» я слышу один и тот же ответ:
— Только что был здесь. — И милые медсестрички в недоумении пожимают плечами.
— Ушел куда-то, — уверенно добавляют они, указывая в неизвестном направлении, погруженные в свои дела врачи.
Не отделение частной клиники, а сплошной Бермудский треугольник!
— Стоять! — Моя команда зычно разносится по лестничной клетке, отскакивая раскатистым эхом от каменных стен. — Ни с места! — добавляю сурово, почти настигнув разыскиваемого.
Давид замирает, затем нехотя разворачивается и всем своим видам показывает мне, как «рад» меня видеть. Неудивительно: за время нахождения моих девочек в его отделении я успел порядком потрепать ему нервы. Но мне простительно: я молодой отец. На этом и играю, каждый раз пытая его и врачей детского отделения по вопросам здоровья самых ценных пациентов.
— Рейн, — вздыхает он, — когда ты уже свалишь, а?
— Ну, так по этому вопросу и искал. — И, подойдя ближе, встаю таким образом, что перекрываю Давиду пути к отступлению.
— Да ты-то хоть сейчас можешь быть свободен, а девчонкам твоим на завтра все выписные документы подготовят. Так что ближе к обеду забирай их, и отделение вздохнет с облегчением, — беззлобно парирует он.
