Я пришла в ужас.
— А сможете?
Он в этом не сомневался. Он сообщил мне, что поет не ногами, и если к тому времени он еще не сможет натянуть туфли, то «босые бродячие певцы всегда производили фурор». Раз уж мы говорили о театре, то теперь или никогда.
— Колин, — очень мягко сказала я, — насчет того вечера в Сикоуве. С моей стороны было глупо не спросить вас. Мне очень жаль.
— Не надо, — не раздумывая, ответил он. — Я тоже глупо себя вел. Забудем об этом, ладно?
Я согласилась, раздумывая, неужели этим все и кончится. Но он продолжал:
— Просто я в свое время обещал и всегда старался выполнить обещание. — Его лицо снова стало невыразительным, хотя и всего на мгновение, но так, что мне не потребовалось спрашивать, кому он обещал. Энн. Но почему? Какая жена не была бы в восторге от возможности разделить успех мужа? Какая жена могла взять с него обещание, что обожаемые им дети тоже не будут разделять его? Какие болезненные воспоминания оставили эти линии на его лице?
— Знаю, что это выглядит странным, но на самом деле это не так. Видите ли, Энн хотела, чтобы я оставил все это. — Он сделал неопределенный жест рукой.
— Оставить? — перебила я, не веря своим ушам.
— Боюсь, она считала это несколько вульгарным, — просто сказал он. — Энн была… не от мира сего. Она напоминала цветок.
Может, и напоминала, злобно подумала я. И еще она, наверное, была слепа или ни разу не пробовала хорошенько разглядеть своего мужа. Его выступления можно было считать какими угодно, только не вульгарными; и кроме их артистичности, они были выражением характера Колина. И мир, и он сам стали бы беднее без этих представлений.
— Это не мое дело. — Последнее время я как будто только и повторяла эти слова. — Но ведь… — Я замолчала. Я хотела сказать: теперь с этим покончено.
— Ведь со смертью Энн это должно было окончиться, — закончил фразу Колин. — Не знаю. Это кажется чересчур простым. У нас было джентльменское соглашение. Мне досталась более легкая часть. Энн не вмешивала сюда детей, по крайней мере пока они были маленькими.
Как же, джентльменское соглашение, презрительно думала я, слыша убежденный голосок: Папа не поет за деньги, это вульгарно. Не очень-то джентльменское соглашение. Энн Камерон посеяла семя и не забыла его полить.
Но Колин продолжал:
— Видите ли, она всегда надеялась, что я вернусь к преподаванию. Думаю, она бы прожила дольше, если бы я это сделал.
— Нет, этого не могло быть. В этом нет никакого смысла, — вставила я. — Так же как и в том, чтобы оставить то, что у вас так хорошо получается.
— Когда я преподавал в Крилли, никто не жаловался, — сообщил Колин, и его взгляд повеселел впервые за последние несколько минут. — И они думали, что если бы я занялся преподаванием музыки, то это был бы неплохой компромисс.
— Они?
— Энн и Адам. Они оба горели чистейшим пламенем. — Так, что дошли до фанатизма, внутренне прокомментировала я. — Они ни во что не ставили… — Он не закончил фразу. — Боюсь, я не старался им угодить. Я думаю, что если музыка — это часть жизни, а я сам не представляю себе жизни без нее, тогда всякая музыка нужна. Мне, во всяком случае. Адам, конечно же, считал, что я просто погнался за большими деньгами, а Энн — ну, да теперь это не важно.
— Вы правы, — решилась я. — И надеюсь, что вы говорите это серьезно. Вы рассчитались с Энн по своим долгам, и теперь она это поймет. Вам надо подумать о детях. Разве можно их лишать того, от чего весь мир получает удовольствие? «Чистое пламя», видите ли, — заключила я. Щеки мои пылали. — Вы сами горите золотым пламенем.
Моя тирада была встречена полнейшим молчанием, и я впервые увидела Колина совершенно растерянным. От света, разлившегося по его лицу, у меня сжалось горло.
— Дебора, вы не имеете представления, что это для меня значит — услышать такое от вас.
Но я уже сказала — и подумала — слишком много, и внезапно я это осознала и попыталась дать задний ход.
— Просто здравый смысл, — быстро сказала я. — Общая тенденция в наши дни — это широта взглядов.
Я не сразу уловила, что он сказал, пока не увидела, что его глаза мерцают, а грудь дрожит от сдерживаемого смеха.
— Вы-то сами не слишком «тенденциозны», верно?
— Я стараюсь, — сказала я, вновь удивляясь сама себе. — Нет, правда, раньше я думала, как Адам. Только недавно я обнаружила, как много потеряла.
Наступило очень неловкое молчание. Мерцание потухло, глаза стали совсем синими и очень серьезными.
— Мы все еще обсуждаем музыку?
— Конечно, — быстро сказала я.
— Этого-то я и боялся.
Прозвенел звонок, и я встала, чтобы идти.
— О, кстати, я кое-что принесла вам. — Я нырнула в сумку. — Закройте глаза и вытяните руки. Нет, обе, — добавила я, заметив его неуверенность.
Мгновением позже я положила ему на сгиб руки Хани в юбочке с расцветкой клана Камеронов. Ее голубые глаза смотрели бессмысленно, но ничего бессмысленного не было во внимательно разглядывавших ее глазах, круглых, как блюдца. Клоунада, однако, предназначалась для наблюдавших за нами пациентов. Потом он до абсурда длинно благодарил меня за куклу и за фрукты, которые я ему принесла.
— Я зайду еще, — небрежным тоном сказала я.
— Знаете что? Оказывается, это действует! — Он поднял ладони со скрещенными пальцами.
— Ну вы и хитрец, Джон Маккензи! — поддразнила я.
— А вы еще один. Потому-то мы и нравимся друг другу, — нашелся он.
— Кто сказал, что мы друг другу нравимся? — необычайно умно спросила я.
— Во-первых, я. Во-вторых, вы — и вот вам! — Наверное, он собирался снова поцеловать меня, в шутку, конечно, но я вдруг ужасно засмущалась и увернулась. Мы ограничились рукопожатием, и я ушла вслед за остальными посетителями.
Двумя днями позже меня позвали к телефону.
— Мисс Белл? — спросил голос с явным шотландским акцентом. — Я мать Колина. Сегодня он выходит из больницы и просил меня дать вам знать. Он говорил, что вы собираетесь заглянуть к нам, — продолжала она. — Так как насчет субботы или воскресенья?
Я пришла в восторг. Крилли, который после глупости прошлой субботы еще больше был похож на Бригадон, вернется на свое место. Однако суббота казалась слишком близкой, раз Колин выходил из больницы только сегодня, в четверг.
— Думаю, наверное воскресенье действительно будет лучше, — согласилась миссис Камерон. — Может, к тому времени он уже сможет ради вас надеть туфли. Кстати, я должна была сказать это вам. — Она объяснила, что лучше ехать поездом, и закончила обещанием, что кто-нибудь меня встретит в двенадцать тридцать. — Тогда вы как раз успеете к ленчу.
