class="p1">После того, как доктор сообщает о том, что «мы рожаем», Адриан, как и обещал, выходит из родовой, а я сразу о нем забываю, потому что именно в эту секунду чувствую необходимость своего внимания для еще одного Макриса. А он оказывается совершенно невредным, или как неуместно шутит врач:
— Папа хорошо постарался и подготовил родовые пути.
Облизав пересохшие губы, сквозь дрожание тела и отголоски боли, пытаюсь зафиксировать на память всё. Мокрые черные волосики на макушке, пуповину, первый крик.
Боже.
— Позовите мужа, — прошу все ту же медсестру.
Кажется, сердце вот-вот выпрыгнет, а внутри, в груди, в эту секунду множится любовь…
Любовь.
Если в вашей жизни есть любовь, то вы не будете излучать плохое. И дело даже не в Адриане. Она во мне жила всегда.
К родителям, к Янке, к работе… Теперь вот к моему Андрею и…
— Принимаете, папа, сына, — произносит медсестра, закрепленная для ухода за ребенком.
— Сын? — округляет глаза Адриан.
Сквозь слезы, наблюдаю, как торжественно он принимает на руки нашего малыша и в изумлении разглядывает крошечное личико. Стираю мокроту с глаз и тоже фиксирую в памяти этот момент.
— Ты знала? — ошарашенно спрашивает меня.
На его лице тоже любовь. Чувство, которого только что стало в два раза больше.
Многократно киваю и всхлипываю.
— Ты счастлив?
— До одури… почему не сказала, Вьера? — с укором интересуется.
Снова переводит взгляд на малыша.
— У тебя сын, Адриан, — шепчу бессильно, но счастливо. Счастье внутри. Счастье в каждом вздохе. — Я хотела, чтобы ты узнал именно сейчас, потому что теперь ничего подобного этому мгновению в твоей жизни не случится…
Адриан
Спустя пять лет
— Платон, что у вас случилось? — щурюсь от слепящего солнца.
Осень в Греции выдалась на редкость безветренная и жаркая. Облокотившись на перила, наблюдаю, как сын демонстративно отворачивается от дочки Соболевых и, скрестив руки на груди, по-детски дуется. В этот момент он так похож на свою мать, что я невольно улыбаюсь, а сердце скручивается в трубочку.
— Соня со мной играть отказывается, — на ломаном русском произносит. — Говорит, я младше, поэтому не будет. Не хочет, пап.
— Вы почти одного возраста. Соня старше всего на два месяца.
— А она говорит, что я маленький!
К моей спине прислоняется что-то теплое и, судя по легкому аромату духов на веранде, охренительно прекрасное. Догадываюсь, что это грудь моей жены.
— Просто Соне нравятся те, кто постарше, Платош, — громко произносит Вера. — Мне тоже. Ничего не могу с собой поделать, — договаривает шепотом уже для меня.
Довольно улыбаюсь, поворачивая лицо к супруге. Она устало, нежно целует мою щеку, морщится из-за пренебрежительного отношения к бритве в последние дни, и тут же грациозно ныряет под руку, которую я приподнимаю, чтобы обнять хрупкие плечи и зарыться в мягкие волосы.
— Устала?
— Немного. Стеша что-то совсем беспокойная. Хочу поспать. А Богдан не звонил?
— Звонил, будут поздно. Они решили подольше остаться в Афине.
— Ясно, — она вздыхает умиротворенно. — Пусть побудут с Яной только вдвоем. Няня сейчас выйдет со Стефанией, покатает коляску и за одним присмотрит за старшими.
— Хорошо. Значит, у нас есть время для себя? — произношу с отвратительно грязным намеком.
— Ну нет, — морщится жена. — Я так «затрахалась» с твоими детьми, Адриан Макрис, что секса с тобой пока не хочу. Уж прости за прямоту.
Усмехаюсь, ныряя взглядом в откровенный вырез на платье.
Вторая беременность была абсолютной противоположностью первой. Наш сын в прошлый раз будто чувствовал, что маме нужны силы и практически не причинял неудобств. Дочь же ещё в утробе проявила свою капризность и женский характер. Во-первых, несколько месяцев Веру мучил страшный токсикоз, а во-вторых, под конец беременности начались ужасные отеки, из-за которых мы все очень переживали.
Особенно Вера.
Все время боится быть некрасивой для меня.
Самой эпичной была ссора, когда я, желая подбодрить, сказал, что легкий отек — это хороший лифтинг. Вера ведь так переживает из-за морщин, постоянно посещает косметолога и даже вживляет какие-то нити. То, что я остался жить после неудачной ошибки — результат того, что моя жена действительно меня любит.
Проходя мимо кладовки под лестницей, уверено увлекаю Веру за собой внутрь. Здесь темно, душно и пахнет свежей краской, но сейчас это абсолютно не важно.
— Боже, что ты делаешь? — смеется Вера, когда я разворачиваю её спиной. — Ты дикарь, Андрей. Почему нельзя сделать это в спальне, раз уж так приспичило?
— Хочу вернуть твое либидо, — усмехаюсь, успевая расстегивать мелкие пуговицы на округлой груди. — Возврати мне его на место, женщина. Я скучаю.
Раздвигаю полы шелкового платья и стискиваю тяжелую от молока грудь. В паху тянет и звенит.
— Я ведь помню твою слабость к закрытым пространствам, — шепчу ей на ухо и прикусываю мочку.
Вера запрокидывает руки мне за голову и выгибается, словно довольная кошка на солнце. Поощряет варварские действия тем, что поглаживает мой затылок пальчиками.
— Все ты помнишь, — ворчит, наяривая своей задницей по члену. — М-м-м… Чертов грек…
Ловлю ртом горячие губы, чтобы больше не отпустить. Ладонями оглаживаю талию, бедра, затем низ живота и ныряю под белье.
— Уже хочешь меня? — спрашиваю, разводя увлажненную плоть.
— Да-а, — хрипит Вера, добавляя ворчливо: — Только немного… Чуть-чуть.
Смеюсь.
Прикусываю пухлую нижнюю губу в наказание.
Секс в семейной жизни — это далеко не постоянный аттракцион с мороженым. Особенно учитывая часто меняющийся гормональный статус моей мороженщицы. В первую беременность ей больше хотелось трахаться, чем спать. Помню был даже недоволен. Во вторую — сложилась совершенно обратная ситуация. И я взвыл.
Провидение странная штука. Только показываешь жизни острые зубы, как она, злодейка, отбирает у тебя то, что считалось незначительным и неважным.
Добывать в глазах Веры не только оргазм, но и желание его испытать — моя самая любимая ответственность. А моя жена бывает крайне благодарной. Всегда.
Распустив пряжку ремня, справляюсь с замком и стягиваю брюки.
— Быстрее, Андрей, — шепчет Вера нетерпеливо. — У тебя трое детей, последняя младенец, надо быть порасторопнее.
Ухватившись под коленкой, приподнимаю стройную ножку и толкаюсь членом внутрь, фиксируя второй рукой мягкий живот. Толчок. Еще толчок.
Вера падает на стеллаж, с которого тут же что-то сваливается и бренчит.
— Сначала полки бы повесил, Ромео, — успевает ворчать.
Разворачивая подбородок, занимаю ее рот своим языком и трахаю резче, чтобы не было времени думать о полках. Получается довольно неплохо, судя по тому, что уже через несколько минут тело в моих руках начинает подрагивать.
— Ох, — шипит она, бурно кончая.
Догоняю ее оргазм, держа практически на весу, а потом сам падаю
