– Жизнь не только черно-белая, – огрызнулась Кэтрин, выходя из себя.
Она наконец-то отвернулась от двух ребятишек, чья мать, уступив беспокойству, оттащила детей от пруда с туманными обещаниями прийти в другой раз.
– Когда? – визгливо спрашивал старший. – В другой раз – когда?
– В другой раз, когда-нибудь, скоро! Ну, все, хватит капризничать, а то не куплю вам мороженого!
Оба мгновенно умолкли. Как здорово, думала Кэтрин, быть ребенком, чтобы все твои проблемы решались покупкой мороженого.
– В таких вопросах – да, только черная или белая, – отрезал Доминик. – Я предложил тебе выйти за меня замуж, ты ответила – нет, и я хочу знать – почему.
– Тебе что, раньше никогда ни в чем не отказывали? – бросила ему Кэтрин.
– Очень редко, и никогда – женщина.
– Смотри-ка, да ты счастливчик! – Она чувствовала, как стена между ними становится все выше и выше, и с тоской подумала, что нужно все-таки было выбрать самый трусливый путь – послать ему письмо. Собственно, она бы так и сделала, но подумала, что он изорвет записку в клочки и примется разыскивать ее, и, конечно, найдет. Хотя бы только для того, чтобы вытащить из нее ответы на все свои вопросы.
– Да ответь же мне! – взревел он, и Кэтрин испытала минутное облегчение оттого, что дети уже ушли. Они неминуемо свалились бы в воду от страха.
– И что я должна сказать? – со злостью рявкнула она.
Злость помогала. Она отвлекала от боли; она отвлекала от фантазий, будто правда, может быть, вызвала бы в нем иные чувства, а не только ненависть или жалость.
– Я хочу знать, бросаешь ли ты меня потому, что у тебя есть другой!
– Если ты именно это хочешь от меня услышать, тогда я скажу! – взвилась она в ответ, и его лицо потемнело от ярости. Он стиснул руками ее плечи, и она почувствовала, как пальцы вдавились в ее кожу.
– Да! – прорычал он. – Я хочу это услышать!
– Что ж, отлично! Я не могу выйти за тебя потому, что у меня есть другой. Доволен?
Едва договорив, она уже пожалела о сказанном. Открыла рот, чтобы все опровергнуть, но он не дал ей этой возможности.
– Вполне доволен, – вскипел он. – Ты связалась со мной, чтобы заставить его ревновать? Ну, и как, сработало, Кэтрин?
– Это ты заставил меня такое сказать, – возразила она, ощущая, как в нее потихоньку вползают давно пережитые чувства безнадежности и отчаянья. Злость ее растаяла, как роса на жарком солнце. Кэтрин очень редко теряла самообладание. За долгие годы жизни с матерью она научилась держать себя в руках. С раннего детства она узнала на опыте, что слова, сказанные в запальчивости, ранят сильнее всего и их труднее всего взять обратно.
– Я в каком-то смысле даже рад, что встретил тебя, – произнес Доминик, вставая, и в его движениях теперь чувствовалось спокойствие, не менее устрашающее, нежели ярость, недавно искажавшая его лицо. – Я получил от тебя ценный урок. Ложь не всегда очевидна.
Кэтрин с трудом поднялась на ноги и, встретившись с ним глазами, увидела в них испепеляющую ненависть.
Говорить больше не о чем. Она сделала то, что должна была, и не ее вина, что все получилось хуже некуда.
– Вот, – подала она ему коробочку. – Возьми его. Пожалуйста.
Он протянул руку, и на долю секунды их пальцы соприкоснулись. Как больно думать, что в последний раз он прикоснулся к ней, переполненный ненавистью и разочарованием.
Пальцы его сомкнулись вокруг коробочки – и он запустил ею в пруд. Когда он взглянул на Кэтрин, на его губах играла улыбка ледяного удовлетворения.
– Некоторые вещи лучше похоронить, верно?
А потом он развернулся и зашагал прочь. Она провожала его взглядом, пока он не исчез из виду, а потом снова присела на скамью и уставилась на пруд. Все ее мечты лежали там, на самом дне. Кольцо, которое она никогда не наденет, и любовь, от которой пришлось отказаться.
Она сидела, не шелохнувшись, пока в воздухе не повеяло вечерним холодом и парк не опустел.
А тогда она вернулась в квартиру Эммы, уложила чемодан, черкнула записку и направилась на вокзал. Завтра утром она позвонит подруге и объяснит, что случилось, не вдаваясь в подробности.
Так лучше, не переставала твердить она себе. Лучше для него. Лучше по многим причинам. Она думала об этом всю дорогу до города, где она жила.
Для него лучше расстаться с ней в гневе, по причине, которую он может понять. Смутные, расплывчатые причины, пусть даже абсолютно неоспоримые для нее, не смогли бы для него стать поводом к полному разрыву. Да разве он смог бы понять, что она вовсе не та женщина, которую он себе представлял? Разве смог бы он принять эту мысль с той же легкостью, что и мысль о сопернике?
Ее домик ждал ее, безмолвный и преданный. Кэтрин остановилась на дорожке, ведущей к парадной двери, и вздохнула.
Поначалу я сделала то, что сделала, ради себя самой, мысленно произнесла она, закрыв глаза. Но в конце концов я сделала то, что сделала, только ради тебя.
Как ты мог смириться с правдой? Как ты мог смириться с тем, что я умираю? Ты наверняка почувствовал бы себя обманутым или же посчитал бы себя обязанным остаться со мной из жалости.
И то и другое было бы хуже, чем тот путь, который выбрала я.
Она открыла глаза, вскинула руки, завязала волосы на затылке в «конский хвост» – и лишь после этого шагнула через порог своего дома.
Кэтрин обвела взглядом класс, полный сияющих детских лиц. На улице теплое солнышко заливало светом зеленые игровые площадки, лучи струились сквозь распахнутые окна, и верилось, что зима в этом году вдруг возьмет да и заблудится где-нибудь в другой стране.
Сентябрь всегда был прекрасным временем. Начало нового учебного года, одно-два новых лица, возвращение к работе после долгих летних каникул. Каждый год каникулы маячили перед ней угрожающей тенью – пустые долгие дни, которые надо чем-то заполнить, иначе придет тоска и уныние, – и Кэтрин всегда радовалась возвращению в школу. Школьный класс – надежное убежище. Он защищает ее от дум о событиях, случившихся шесть долгих лет назад. Целых шесть лет! Даже стыдно, что столь давняя история еще вспоминается, мало того, гнетет ее с такой силой, особенно в те периоды, когда свободное время тяжким бременем падает на плечи и работа не держит мысли в узде.
В классе появились две новенькие. Виктория – эта, похоже, за пару часов уже вполне освоилась, тем более что некоторые из детей ей были знакомы и раньше, и Клэр – миниатюрная, темноволосая, с личиком слишком серьезным для ребенка всего лишь пяти лет.
Кэтрин представила их всему классу – там были только девочки – и еще раз внимательно взглянула на темноволосую Клэр. Нужно будет взять этого ребенка под свое крылышко. Среди своих маленьких подопечных она мгновенно вычисляла тех, кому понадобится больше внимания, чем другим. Они были, как правило, самыми тихими – и, если предоставить их самим себе, тут же спрячутся в раковину природной застенчивости.
