— Да, я знаю, — с тяжелым вздохом произнес он, глядя на свежий букетик цветов: синие васильки и алые брызги гвоздик среди белой пены гипсофилы.
— Она была так добра ко мне, — тихо продолжила Палома.
Джон отвернулся, но она успела заметить вспышку неприкрытого отчаяния в его светлых глазах. Охваченная состраданием, она дотронулась до руки стоящего рядом мужчины. Рукава его рубашки были закатаны, и тонкие пальцы Паломы казались особенно хрупкими на фоне его внушительного предплечья. Тепло его кожи словно обожгло Палому. Что-то шевельнулось внутри. Этот человек имел необычайную власть над ней. Отдернув руку, она инстинктивно поднесла ее к губам и поспешно возобновила разговор:
— Анна учила меня, как одеваться, как вести себя, чтобы не казаться странной окружающим. Я любила читать, и книги уводили меня от действительности. Хотя и случайно, но она сыграла роль в выборе мною карьеры. Если бы не повезла меня в канун Рождества к Кливу покупать одежду, то он не порекомендовал бы мне поучаствовать в конкурсе моделей. И мне пришлось бы повторить жизнь моей матери — серую и однообразную. Анна дала мне все и сделала это поразительно просто и доброжелательно. С ней я никогда не чувствовала себя ничтожеством.
— Анна завещала тебе заменить ее, — убито произнес Джон. — Но я не понимаю зачем.
Его слова заставили Палому побледнеть. Она отшатнулась, бросив быстрый испуганный взгляд на немую могилу. Рот Джона скривился в невеселой улыбке.
— Можешь не волноваться, Анна не услышит тебя. И никогда не узнает, что девочки, которых она удочерила, были нашими с тобой детьми. Она умерла, и нам осталось только гадать, что было бы, останься она жива. Ты бы все равно вернулась, не так ли?
Губы Паломы дрожали.
— Да.
— И принесла бы еще большее разрушение, чем тогда, когда оказалась в нашей спальне.
Палома отчаянно замотала головой, но Джон безжалостно продолжал:
— Как это произошло?
— Я спала в вашей постели, когда ты приехал. Никто не думал, что ты вернешься в ту ночь, — растерянно начала Палома.
Солнце играло в каштановых волосах Джона. Взгляд был холоден.
— Пусть так, но ведь это была наша с Анной кровать. — Он выжидательно смотрел на Палому. Пауза длилась целую вечность, после чего Джон закончил: — Твои объяснения слишком неправдоподобны.
…Десять, нет, одиннадцать лет назад Джон должен был возвратиться домой после трехдневной поездки в Веллингтон, и Анна решила встретить его в Тунеатуа.
— Он, должно быть, устал после нескольких дней напряженной работы, — рассуждала она. — Я встречу его, и мы останемся на ночь у Гарднеров, а завтра, когда Джон отдохнет, приедем. Ты не против, если останешься на ночь одна?
Конечно, Палома не возражала.
— Если станет не по себе, ты можешь перебраться в нашу комнату. Телефон стоит рядом с кроватью. Если же тебе будет трудно заснуть на непривычном месте, то можешь принять мое снотворное. Пузырек на тумбочке. Эти таблетки безвредны, они не отключают человека, а действуют как успокаивающее.
— Мне они не понадобятся, — ответила Палома.
В ответ Анна крепко обняла ее.
— Боже, какое это счастье — быть молодой и иметь здоровый сон! Но таблетки я оставлю на всякий случай. Так мы договорились? Сейчас я позвоню в отель и сообщу мужу об изменившихся планах.
Но служащий отеля не передал Джону сообщения, и тот к вечеру приехал домой, где в его кровати, приняв снотворное, так как постель тайно любимого человека слишком волновала ее, с невинностью ребенка спала Палома. Она не слышала, как кто-то вошел, разделся, и очнулась только в объятиях Джона — он принял ее за Анну. Но было слишком поздно, она уже не помнила себя…
Палома и теперь не могла рассказать ему всего. После того, что случилось, она пыталась все объяснить, но он отказывался верить, виня девочку в том, что она присвоила себе нечто, принадлежащее подруге. Он заставил Палому уехать обратно к матери, которая не очень-то хотела ее видеть. С самого рождения она невзлюбила дочь за то, что муж бросил ее, когда узнал, что у нее будет ребенок.
— Ты поздно принесла ей цветы, — жестко произнес Джон. — Ты отплатила ей предательством.
Эти слова острыми стрелами вонзились в душу Паломы, лишив ее самообладания. Ужаснувшись, она отпрянула назад, потом так же жестко, как и он, произнесла:
— Впрочем, как и ты!
— Да, ты права. Не утруждайся, доказывая мою вину. Все это время я ощущаю ее, и это чувство рвет мою душу на части.
— Но ты же не виноват, что принял меня за Анну, — справедливости ради проговорила Палома. В ту ночь он обнимал свою жену, и она отзывалась на его ласки, то яростные, то нежные…
— Мне нет прощения, — заключил Джон.
На это нечего было ответить. Больше всего Палому терзало то, что ее никто не принуждал. Она могла ударить, оттолкнуть Джона, закричать, как-нибудь показать, что она не Анна. Но не полностью проснувшись, она была лишена воли, и ее сонное тело уступило умелым ласкам.
Неожиданно Джон сказал:
— Ты сможешь увидеть детей.
Палома повернулась к нему, но не успела ничего ответить, потому что Джон продолжил:
— При одном условии: если ты подпишешь обещание не говорить им, кто ты такая, и не претендовать на них.
Пока женщина раздумывала, Джон решительно произнес:
— Не подпишешь — не увидишь детей.
Палома поняла тревогу отца и покорно кивнула.
— Да, я согласна.
— Ну, хорошо. Сегодня в четыре часа тебя ждут в адвокатской конторе.
Ровно в четыре часа пополудни, как было договорено, Палома была в адвокатской конторе. За час до этого она связалась с экспертом по вопросам семьи в Окленде, который предостерег ее от подписывания каких бы то ни было документов, уменьшающих ее шансы на общение с детьми. Адвокат настаивал, чтобы все предложенные ей документы Палома посылала ему для тщательного изучения. Но она все же решила уступить Джону. Она не собиралась увозить девочек из их родного дома, ей необходимо было лишь убедиться воочию, что они счастливы.
Возможно, Джон переменит свое мнение о ней и позволит навещать дочерей. И хотя его представление о ее жизни ранило ей душу, нужно было признать, что он имел на то основания. В колонках светской хроники не раз публиковались материалы о ней и ее предполагаемых любовниках.
Паломе предложили краткий и четко сформулированный документ, в котором она обязывалась не раскрывать своей тайны девочкам и не притязать на них.
Условия показались ей приемлемыми, она подписала бумагу и, не обращая внимания на порицающий взгляд старого адвоката, грациозно поднялась на ноги. Адвокат строго обратился к ней:
