– Понимаете, я никогда не изучала историю Ирландии. Я была слишком увлечена биологией и химией, так как очень хотела стать врачом. Наверное, поэтому я почти ничего и не знаю об Ирландии.
– Не нужно оправданий. Да и зачем бы вам учить историю Ирландии, если вы никогда и не собирались сюда приезжать?
– Если честно, я вообще никуда ехать не собиралась. Просто меня заставили уйти в отпуск.
Теперь настала очередь Девлина удивляться.
– Как же можно заставить человека уйти в отпуск?
– Профсоюзы возмутились, узнав, что я не была в отпуске уже четыре года.
– Боже мой, четыре года не быть в отпуске! Мне даже представить такое сложно. – Девлин поёжился, словно только что окунулся в ледяной источник. – Роззи, вы увлекающийся человек?
– Нет, я просто очень люблю свою работу. Я всегда мечтала о том, чтобы быть полезной людям.
– Я еще никогда не встречал такой удивительной девушки, как вы, Роззи!
В глазах Девлина горело восхищение, и Роззи казалось, что она на седьмом небе от счастья. Она нравится Девлину, он заинтересовался ею, да еще и сказал, что она необыкновенная. Разве она слышала хоть что-то подобное от Майка? Да ни разу! Роззи иногда даже боялась, что Майк не имеет ни малейшего понятия о том, как она выглядит. Ему вполне хватало осознания того, что Роззи рядом и всегда готова понять и простить. А уж удивительная она или самая заурядная – это дело десятое.
– Кстати, мы уже подъезжаем к городу.
– О! Я вижу здания! А почему они все такие низкие?
– В городе запрещено строить здания выше десяти этажей. К тому же в Дублине много памятников архитектуры. А где вы видели небоскребы – памятники архитектуры?
– Эмпайр стейт билдинг уже памятник! – с улыбкой парировала Роззи.
– В Нью-Йорке он, может, и памятник, а в Дублине уже и несколько веков назад было на что посмотреть. Правда, все основные сокровища архитектуры сосредоточены на южной стороны Лиффи.
– Это и есть Лиффи? – удивленно спросила Роззи, показывая на медленно текущую реку, по берегам которой стояли люди с удочками.
– Да.
– Если честно, я представляла себе эту реку совсем иначе.
– Больше подходит для какой-нибудь глухой деревушки? – улыбаясь, спросил Девлин.
– Да, – честно призналась Роззи.
– Я вас, наверное, сражу наповал, если скажу, что в Лиффи до сих пор водится рыба!
– Неужели?!
– Да. Наверное, это единственная река в мире, протекающая через столицу, и при этом не загаженная никакими отходами. Мы, ирландцы, бережем свой Изумрудный остров.
– Удивительно, – пробормотала Роззи. – Американцы очень гордятся своей страной, но я даже представить себе не могу на берегу Гудзона человека с удочкой.
– Вы же сами сказали, Роззи, американцы гордятся своей страной, а мы, ирландцы, ее любим. Почувствуйте разницу!
Роззи посмотрела в окно. Мимо изумрудных полей и вересковых зарослей лениво несла свои воды Лиффи, и в ее спокойном зеркале, словно стадо овец, отражались белоснежные облака.
– Да, эту страну можно только любить, – прошептала она.
– Я рад, что вы сразу же смогли почувствовать неторопливую, не очень, может быть, яркую красоту этих чудесных мест.
– Я совсем не знаю Ирландии, но мне хочется, чтобы она стала моей второй родиной, – призналась Роззи.
– Вы чуткая и мягкая девушка, не стоит так привязываться к этим местам. Внешняя идиллия часто бывает обманчива.
– Неужели в этом чудном месте может происходить что-то страшное?!
– Да, и происходит. Каждый день на этих изумрудных полях кто-то гибнет за свою родину. У настоящих ирландцев есть шутка, не очень веселая, но все же… – Девлин замолчал, словно собирался с силами перед решительным броском. – Если бы земля не впитывала кровь своих детей, Дублин бы уже давно затопило.
– Боже мой, – пробормотала пораженная Роззи. – Что все это значит?
– Если уж вы так хотите знать, мне придется вновь перейти к лекции. – Девлин улыбнулся ей, и Роззи согласно кивнула. – Святой Патрик, покровитель нашего острова, основал «кельтскую церковь», которая много лет была словно кость в горле Ватикана. Тогда Генрих Второй предложил покорить страну. Как только этот союз себя исчерпал, он объявил себя главой протестантской церкви. Завоевание истощенной Ирландии тут же активизировалось. И мало того, начал насаждаться протестантизм! У крестьян-католиков отбирали землю и отдавали ее протестантам, нам даже запретили разговаривать на нашем языке! Католики лишались права голоса и возможности быть избранными в муниципальные органы, не могли получить профессию, занимать должности в армии, флоте, продвигаться по службе и даже носить оружие. Они не могли открыть школу или учиться в ней, им было запрещено даже исполнять народные песни и танцы. Католики не могли издавать и продавать книги, газеты, облагались специальными налогами.
Девлин уже не мог остановиться. Он говорил и говорил, в его голосе звучала обида многих поколений ирландцев.
– Законы, направленные против католического населения Ирландии, лишали его элементарных человеческих прав, о которых сейчас так любят говорить, усиливая раскол на религиозной почве. Привилегии получал лишь тот, кто принимал протестантизм. Но, несмотря на это, ирландские крестьяне остались приверженцами католической церкви, католиками были и многие англо-ирландские лорды, ирландские вожди. Мы смогли сохранить язык, традиции, культуру. Ирландцы могут собой гордиться!
– Но ведь сейчас уже все в порядке? – с зыбкой надеждой спросила Роззи.
– Как тебе сказать… – Девлин усмехнулся, и правильные черты его лица неприятно исказились.
– Но ведь есть Европейский суд по правам человека, есть ООН. – Роззи смутно понимала, чем занимаются эти организации, но ей казалось, что на беспредел протестантских завоевателей они могут повлиять.
– Повлиять-то они могут, но вот хотят ли… – словно прочитав ее мысли, сказал Девлин. – Конечно, права голоса сейчас никто никого не лишает, но ведь есть и другие методы воздействия на несогласных. Можно, например, изнурять их экономическими санкциями, можно руководить их внешней политикой… А, как ты думаешь, кто страдает при этом?
Роззи промолчала, и не потому, что не знала ответ, ей просто не хотелось озвучивать свою мысль, словно озвученная она могла овеществиться.
– Страдают дети, Роззи, – тихо закончил Девлин. – Дети, которые не могут получить достойное образование, дети, которые не могут нормально питаться, дети, которые не могут говорить на родном языке, петь свои песни и в майский день наряжать дерево.
Роззи чувствовала, что сейчас расплачется. Ее сердце разрывалось при одной только мысли, что дети могут страдать из-за каких-то глупых игр взрослых, из-за того, что называется политикой.
