человек, находясь в меньшинстве, когда недостаточно одного меча и внутренней решимости. Он никогда не забудет то кровавое утро в Дублине, когда потерпел неудачу. Не забудет лицо матери в миг, когда она повалилась на землю. Все потому, что он не смог защитить ее, как был должен. Вражеский воин отшвырнул его в сторону, как ребенка, а он был уже пятнадцати лет от роду, и напал на матушку, зарубил ее, а он смотрел и ничего не сделал. Стыд за свой позор до сих пор терзал душу. Мама была отважной, красивой и умной. Она подарила его отцу много сыновей и не боялась за свое будущее. Другие женщины тогда молили о пощаде, а матушка бросилась на врага, будто хотела выцарапать ему глаза. Она боролась за свой дом, но его все равно сожгли.
Торбранд никогда никому не рассказывал об этих событиях. О том дне, когда ничего не смог сделать, чтобы противостоять ирландским королям, выгнавшим его народ из единственного дома. Им приказали убираться с острова. Или умереть.
Тогда он поклялся себе, что у него не будет больше дома вместо того, от которого осталось лишь пепелище и который он потерял вместе с матушкой, потому что не смог ее защитить.
Он убедил себя, что все последующие годы были даны ему судьбой для искупления вины. С того дня он неустанно тренировался, вскоре повысил мастерство и сражался намного лучше, чем в годы юношества. Чтобы давать отпор. И одерживать победу. Вновь и вновь рисковать жизнью. Делать то, на что не был способен, когда это было особенно нужно. Он давно свыкся с мыслью, что именно так должен поступать, чтобы заслужить прощение и милость богов. Искупить вину за несделанное когда-то.
В эти мрачные, залитые кровью годы он время от времени задавался вопросом: существует ли в этом мире иная жизнь, нечто отличное от череды зверских битв? Криков и лязга стали. Иногда он мечтал о доме. Настоящем доме, а не шатре, построенном недалеко от поля боя, о месте, где мог бы жить, не сражаясь, и чувствовать себя свободным.
Впрочем, он знал, что думать так в его случае постыдно. Мужчина должен держать в руке меч и мечтать о Валгалле, пока боги не заберут его. Мужчина должен думать об уважении, которое можно заработать только на поле боя. В самый темный день своей жизни Торбранд поклялся, что навсегда останется воином, даже если очень захочет изменить жизнь. Он не из тех людей, которые мечтают о тихой жизни фермера, чьи мысли лишь о смене сезонов, увеличении урожаев и поголовья скота. Торбранд родился заново в день, когда был юношей, восстал из пепла и стал грозным оружием. Он стыдился мыслей о том, что хотел чего-то большего от жизни.
И вот перед ним женщина саксов, смеющаяся, вместо того, чтобы трястись от страха, будто она находила забавным собственное незавидное положение. Она была так похожа на матушку в тот злополучный день!
— Рад, что смог развеселить тебя, леди Эльфвина, — произнес он, когда смех прекратился, вызвав неожиданную тоску и давление в груди. Это ощущение он добавит к основной коллекции упреков в свой адрес, к грузу, терзавшему совесть, совсем не похожему на тот, который перевозят на торговых кораблях. — Надеюсь, нам будет легче договориться.
Цепкий взгляд золотистых глаз не отпускал его.
— Так ты не собираешься меня убивать? Хочешь получить выкуп?
— Выкуп? — Он не рассмеялся, но дыхание его все же сбилось, что было видно по клубам пара. — Боюсь, ты переоцениваешь себя в глазах дяди. Человек, который беспокоится о безопасности другого, никогда не отправит его с такой охраной. Толстые мешки с вещами, которые непременно привлекут разбойников, и два трусливых солдата, чтобы им противостоять. У тебя есть еще что-то для защиты, кроме молитв?
Щеки Эльфвины залились румянцем, но она не пала духом.
— Не мне ставить под сомнения решения дяди. К тому же он еще и мой король.
— Тогда я с удовольствием спрошу с него. Он не мой король.
Она не дрогнула, хотя Торбранд ожидал увидеть слезы от испуга. И не только потому, что она женщина, ведь он вырос на легендах о женщинах-воительницах и валькириях. Его собственная мать воспитала в нем мужество и доказала свою смелость. Но в народе распространилось немало слухов о разочаровавшей всех дочери госпожи мерсийцев. И не важно, что она формально не была королевой, а лишь женой олдермена, но это было не так важно на поле боя, когда она вела войско, как настоящая королева, она была достойным противником. Дочь же ее, как рассказывали, лишь склоняла голову и начинала бормотать молитву вместо того, чтобы принимать решения как правитель. Будь она мужчиной, все было бы иначе. Торбранд не получил бы такое задание. Его отправили бы сражаться.
Однако есть разные способы одержать победу, теперь он хорошо это знал.
— Значит, я не узнаю, какая меня ждет судьба? — спросила она, словно поняла ход мыслей Торбранда.
— Каждый из нас узнает будущее, когда оно придет. Но ни одна из твоих молитв его не изменит, леди. Все предрешено.
— Почему-то мне кажется, что решение о моем будущем принимаешь ты, — произнесла она с тем хладнокровием, что так его впечатлило.
— Я не отдам тебя твоему дяде, — сказал Торбранд и оглядел богатый плащ, который из-за снега стал казаться не темным, а белым. — Ты ведь понимаешь, что он послал тебя на смерть?
— Боюсь, я лишь простая слабая женщина, вовлеченная в игры королей, — произнесла она после паузы, но ее твердый взгляд подталкивал к мысли, что это ложь. Она могла быть какой угодно, эта мерсийская принцесса, но только не простой. — Это моя мать вмешивалась в политические дела мужчин. Я предпочитаю другие занятия. Рукоделие, например. В прядении реже сталкиваешься с кровью.
Торбранд переступил с ноги на ногу, не убирая руки с шеи лошади. Он мог бы подойти ближе и поучить девушку, показать, что бывает, когда ему лгут. Однако внезапный порыв в душе заставил сдержаться. Мудрый муж не берет в руку молоток, если сгодится и перо.
— Мир этот создавался кровью, — промолвил он. Это и его кровь, и кровь, которую он пролил, кровь, которой запятнаны его руки. — Кровь, которая течет в тебе, делает тебя ценной добычей для многих. Пока ты жива, Эдуард всегда будет сомневаться, что останется до конца дней единственным правителем Мерсии.
Она все же дрогнула, хотя поспешила совершить движение, которому предстояло это скрыть. Торбранд неожиданно поймал себя на мысли, что его это не порадовало, как он ожидал
