— А что случилось потом? — охрипшим голосом спросил Брэд.
Глаза Мэтти распахнулись. Она моргнула, словно очнувшись от сна. Брэд заметил, что ее щеки снова окрашивает румянец.
— Твоя окончательная влюбленность и наша свадьба.
Румянец выдавал ее с головой. В этой части ее фантазий явно было что-то еще, и Брэд страстно желал услышать, что именно. Но, в конце концов, верх одержал здравый смысл, и он заставил себя сменить тему разговора.
— Если я правильно помню, ты собиралась вступить в Корпус мира.
Мэтти кинула на него удивленный взгляд.
— Не могу поверить, что ты это помнишь.
Брэд рассмеялся.
— А куда ты хотела поехать? В Панаму или что-то вроде того?
— Вообще-то, в Бразилию. В тропические леса.
— Значит, тропики? А ты уверена, что собиралась туда не просто отдохнуть? Карнавал в Рио — заманчивая перспектива.
Мэтти сморщила нос.
— Еще как уверена.
— Ну, и чем ты собиралась заниматься в рядах волонтеров? Приносить нуждающимся медикаменты? Строить школы для обездоленных? Исцелять больных и умирающих?
Мэтти рассмеялась.
— Эй, это же была только моя фантазия! Я могла сделать себя чуть ли не святой при желании!
Томно потянувшись, она поднялась, и стало ясно, что больше она не намерена предаваться воспоминаниям. Но Брэд не был готов ее отпустить. Еще нет.
Он не смог удержаться от вторжения на опасную территорию:
— А как насчет тех фантазий, в которых ты не святая? Не хочешь поделиться ими?
Мэтти удивленно моргнула.
— У меня их было немного в шестнадцать лет.
Блеск ее глаз убедил Брэда в том, что она лжет.
— А сейчас?
Мэтти не дрогнула.
— А сейчас этими фантазиями я не делюсь ни с кем.
Но в ее голосе было сомнение, словно — несмотря на все отрицания — Мэтти хотелось разделить с ним свои мечты.
Брэд мог бы просто спросить… Может быть, она бы ему ответила… Но вместо этого он поддался желанию, которое мучило его весь день. Заключить Мэтти в объятия. Попробовать ее губы на вкус. Выяснить, была ли она на самом деле такой сладостной и горячей, какой он всегда ее себе представлял.
Просто поцеловать ее.
Губы Мэтти оказались податливыми и пьянящими. Они приоткрылись ему навстречу, и Брэд почувствовал, как ее дыхание смешалось с его. Ее тело выгнулось навстречу ему в бессознательном согласии. Брэд притянул девушку ближе к себе, обхватив ее за талию. Кожа Мэтти была бархатистой, теплой и такой нежной, что ему захотелось ощутить ее вкус везде, где он ее касался. И там, где не касался.
Мощная волна возбуждения прокатилась по телу Брэда, едва лишь он почувствовал ее ответную реакцию. Она горячила кровь и побуждала углубить поцелуй. Прижать Мэтти к себе, изучить все потайные уголки ее тела. Преследовать ее до тех пор, пока она окончательно не сдастся.
Почувствовав, что начинает терять контроль, Брэд отстранился и отступил на шаг назад.
В тот момент, который потребовался Мэтти, чтобы открыть глаза, Брэд постарался взять себя в руки. В лучах заходящего солнца Мэтти была так прекрасна. И так уязвима.
Ему до боли хотелось овладеть ею и защитить ее. Жаль, что он не мог сделать одного, не пожертвовав другим.
Когда глаза Мэтти наконец распахнулись, они были полны невысказанных вопросов. Брэд дал ей единственно возможный ответ:
— Наверное, мне не следовало этого делать.
Выражение ее глаз изменилось с чувственного согласия на раздраженное удивление.
— Почему? Потому что я для тебя как сестра?
Нет.
Потому что она никогда не была для него сестрой. И потому что Брэд больше никогда не сможет лгать самому себе, утверждая, что это так.
Покачав головой, Мэтти пошла к дому.
— Boa noite. <Спокойной ночи (португ.).>.
Когда она проходила мимо, Брэд поймал ее за запястье, ощутив, как бьется пульс прямо под его пальцами. Она подняла на него взгляд, и выражение горького разочарования на ее лице мгновенно заставило Брэда забыть все слова.
Несколько секунд он молча смотрел на нее, затем спросил:
— Так ты присоединилась к Корпусу мира?
Мэтти вырвала руку.
— Нет.
— Почему?
— Вместо этого я вышла замуж за Майка.
Очевидно, ее муж, так не похожий на того, о котором Мэтти мечтала в шестнадцать, не пожелал отдать два года своей жизни, чтобы она могла осуществить свою мечту. Казалось, что Мэтти все еще лелеяла ее. «Boa noite» было похоже на португальский, который она бы выучила, оказавшись в Бразилии. Ее сердце, должно быть, еще тосковало по всему, от чего она отказалась ради своего мужа.
Эгоистичный ублюдок. Майк, кем бы он ни был, заслуживал расстрела.
— Мэтти, я…
Она вновь обернулась к нему.
— Мне очень жаль, что твоя жизнь не сложилась так, как ты хотела.
Ее лицо было полускрыто тенями, утаившими его выражение. Губы Мэтти изогнулись в улыбке, но, не видя ее глаз, Брэд не мог с уверенностью сказать, была она веселой или горькой.
— А мне нет, — тихо сказала она. — Помнишь? Никаких сожалений. Я ведь уже говорила, мы не всегда знаем, что для нас хорошо.
На этот раз Мэтти проскользнула в дом быстрее, чем Брэд успел ее остановить. Еще долго после ее ухода он стоял у бассейна, пристально глядя на отражение вечернего солнца в воде.
И он понял, что Мэтти была права. Молодые люди не знают, что для них хорошо. В двадцать четыре он женился на Джинджер, привлеченный ее красотой, чувственностью и положением в обществе.
Он думал, в ней было все, что он мог пожелать.
Джинджер была изящной и светской на людях, страстной и пылкой в постели.
Как же он ошибался! Брэд пытался сохранить брак. Семь долгих лет он мучался, с головой уходя в работу, чтобы скрыть проблемы в семье. Хотя семья всегда была для него важнее работы.
С детства он мечтал о настоящей семье. Не такой холодной и стерильной, как та, в которой он сам рос. О настоящей семье, которая играет в футбол на лужайке в День благодарения. Которая отмечает все дни рождения безумно украшенными домашними пирогами. Которая празднует идиотское Четвертое июля, когда хот-доги подгорают на гриле и взрываются фейерверки, купленные на обочине дороги, и, конечно же, съедает настоящие яблочные пироги только что из духовки.
Да кого он обманывает? Он хотел такую семью, какая была у Мэтти, — теплая и чуждая условностям. Мэтти потеряла мать, когда была совсем маленькой, и ее воспитывали отец и его родители. Однако семья Мэтти казалось ему более реальной, чем его. В ней было та атмосфера, которую его семья со всем своим богатством и социальным положением — просто не смогла создать.
