Глава 5
Ростислав Макаров воспитывал сына, Сережку, Сергея Р-р-ростиславовича, как тот отрекомендовался мне, когда однажды в метель Ростислав заехал по пути на работу за мной с ним вместе. Он иногда подвозил Сережку до школы просто так, потому что скучал и хотел побыть с сыном, порасспросить его об учебе и всяких мужских делах. Меня они ни капли не стеснялись, даже наоборот; уже скоро Сережка стал считать меня своей и вопил: «Юстина Бор-р-исовна, здр-р-расте!», когда я открывала дверь в салон.
В тот год Сережке исполнилось восемь, и он пошел во второй класс. Сережка бойко рассказывал мне о компьютерных играх, в которые играл, спрашивал, в какие играю я, делился впечатлениями о школе, рассказывал о том, что попросил у отца на день рождения новый планшет взамен старого, который «не тянет». Ростислав лишь однажды сказал ему:
— Ну, с тобой в разведку не пойти, все секреты выдашь, — когда Сережка заговорщически поведал мне, что играет в игры «18+» и мочит зомби почем зря.
— Юстина Бор-рисовна, да мне папка сам разрешает! — тут же оправдался он. — Я эти игры лучше него прохожу. А вы играли в последний «Фар Край»? Там такая оперативка нужна, восемь гигов, я как увидел…
— Почему ты ему разрешаешь? — спросила я, вклинившись в крошечную паузу между Сережкиными вдохами. — Там же головы отрывают и внутренностями кидаются.
Но Ростислав махнул рукой.
— Он у меня с трех лет в эти игры играет. Ничего не случится.
Я только покачала головой. Ростислав Сережку баловал так, что иногда мне казалось, он ему вообще ничего не запрещает. Мой острый на язык начальник, раздражающийся из-за лишнего слова болтовни, ни разу при мне не одернул своего сына, не прикрикнул на него, не сказал, что его бесконечные рассказы ни о чем мешают ему обсудить со мной текущие дела или просто утомляют.
— Я слова не смогла вставить, — смеялась я, когда Сережка вылетал из машины и несся к школе с гиканьем и вприпрыжку. — Жизнерадостный мальчишка.
— Жизнерадостный.
Ростислав провожал сына взглядом, и на его лице появлялась странная, даже как будто виноватая улыбка, и сердце мое отчего-то сжималось.
— Я ведь не очень хотел так рано заводить ребенка, — сказал он мне уже как-то после Нового года, когда мы проводили в декрет Владу и что-то разговорились о детях, в который раз задержавшись на работе вдвоем. — Лида старше меня на пять лет, ей было уже двадцать пять, когда мы поженились. Я ей сразу сказал, что пока не будет своей квартиры и стабильной работы, никаких детей. Но она хотела. И так обрадовалась, когда забеременела, когда рассказала мне, просто сияла… — Он помолчал, глядя куда-то вдаль. — Я сказал, что она «залетела» мне назло.
— Да ты с ума сошел, — честно сказала я, откладывая карандаш. — Я б на месте Лиды за такие слова тебя сковородкой приложила.
Ростислав невесело усмехнулся.
— Спасибо за честность, Юстина Борисовна. Другого от тебя и не ожидал. — И я еле сдержала неожиданно довольную улыбку. Впрочем, после следующих его слов она как-то сама собой пропала. — Если б на месте Лиды была ты, мы б тогда, наверное, и расстались. Ну, если бы ты не убила меня сковородкой.
— Спасибо за честность, Ростислав Евгеньевич, — сказала я, копируя его интонацию, чтобы скрыть досаду. — Другого и не ожидала.
— Когда родился Сережка, я, если честно, не сразу осознал, что вообще произошло, — сказал Ростислав немного времени спустя. — Что-то маленькое орет, есть просит, болеет, зубы лезут у него, по дому бегает, путается под ногами. Но однажды… Сережке было пять, помню, как сейчас. Мы, родители, пошли в детский сад: поздравлять девочек на восьмое марта, дарить подарки — все как положено. Лида Сережку тогда нарядила, как короля. И вот идет праздник, я смотрю, как Сережка дарит цветы и целует в щеку свою девочку, как поздравляет ее, такой взрослый и серьезный… И тут меня как будто… — он покосился на меня, — сковородкой приложили. Это мой сын. Этот ребенок в брюках и белой рубашке — личность, отдельный от меня организм, который думает свои мысли и который существует независимо от меня, и сделал его я.
Последние слова были пропитаны таким самодовольством, что я не выдержала и прыснула, и через секунду мы смеялись оба.
— О господи, — сказала я, — вы, мужчины, такие дети, когда дело касается детей.
— Лида тогда сказала так же, — сказал Ростислав все еще с улыбкой, хоть уже и не такой яркой… и только поэтому я почти не обратила внимания на легкий укол ревности при этих его словах. — Мне кажется, я балую его, потому что в некотором роде ощущаю себя виноватым. Но, может, и не поэтому.
— Так Лида не перешла на новое место? — спросила я, чуть помолчав.
Я знала, что ей предложили работу где-то на новом месторождении за полярным кругом, но Ростислав был против, потому что вахта была месяц через месяц, а это значило, видеть он ее будет полгода в году.
— Нет, — сказал он даже как-то резковато. — Я не разрешил. И так Сережка не видит ее целую неделю.
— Может, зря? Если зарплата хорошая, почему нет? — Я пожала плечами, надеясь, что выглядит это естественно, и снова досадуя на себя за малодушие, с которым не могла справиться. — Я знаю много семей, которые так живут, и ничего.
Ростислав немного помолчал, как-то машинально отодвинул на край стола свои папки и файлы с документами, но все-таки ответил:
— Может, ты и права, Юстин, не знаю. Но я считаю, что если постоянно проверять отношения на прочность, в один прекрасный момент они все-таки дадут трещину.
Я почти не запомнила тогда его слов.
Глава 6
«Северный» отпуск долгий — целых шестьдесят шесть дней. Я не была дома целый год и соскучилась по маме и папе просто до слез, и потому как только Горский разрешил мне отдохнуть, сразу же написала заявление и купила билет.
Ростислав попрощался со мной душевным:
— Юстин, ты только будь на связи, ладно? Доставать, обещаю, буду только в случае крайней необходимости. Хотя, если тебе там будет некогда, картошку сжать будешь, например, или горящие избы тушить, я пойму.
— Как смешно, — профворчала я, диктуя ему свой оренбургский номер.
Макарову предстояло работать с Тамарой, которую он не особенно жаловал, но выбора у него не было. Влада была в декрете, Лена и вновь принятая на мое бывшее место Наташа были слишком неопытны и боялись макаровского крутого нрава.
Мысль о том, чтобы уехать так надолго, была одновременно притягательна: увижу родителей, побуду со старенькой бабушкой, да и Лукьянчикова, который вел себя по телефону странно смирно, мне тоже хотелось увидеть, — и одновременно как-то не очень приятна.
Но дело ведь было не в том, что я оставляю здесь не только отдел, которому придется справляться без меня, но и замдиректора, наши вечерние разговоры, препирательства по поводу и без… Нет, дело было не в этом. И все же почему-то мысль о том, что Ростислав теперь знает мой номер и может мне позвонить, казалась странно успокаивающей.
…Я вышла из поезда на перрон Бузулукского вокзала и почти сразу их увидела. Чеховские толстый и тонкий: мой шарообразный пузатый папа Боря и Костя Лукьянчиков, как обычно, с сигаретой, растрепанными волосами и взглядом, который нашел меня в толпе в мгновение ока.
— Папа! — позвала я, и папа меня тоже увидел. Костя пошел мне навстречу, чтобы взять чемодан, но я пролетела мимо него и рухнула папе в объятья, неожиданно залившись слезами. — Папочка, я так соскучилась, миленький мой!
Он обнял меня, по-доброму ворча, что мне, дескать, двадцать семь, а я все плачу, когда приезжаю домой, но я видела, что он тоже растроган.
— Красавица моя домой приехала, — сказал он Косте довольно, целуя меня в лоб.
— Да какая красавица, дядь Борь, какая, блин, красавица? — зло сказал тот, подтаскивая чемодан. — Юсь, ты себя в зеркало давно видела? Одни кости остались, как щепка стала, ты там вообще ешь на своих Северах?
