Почему у нас так часто заходит разговор о них? Потому что Грегори Колберт каждую субботу неизменно является в наш любимый бар, садится за один и тот же столик и заказывает бокал виски. Вид у него… гм… сложно объяснить. Даже не то чтобы надменный, а такой, будто всех вокруг он презирает до такой степени, что не считает за людей, и не находит нужным замечать.
Я ни разу в жизни не видела с ним рядом ни друга, ни женщины. Колберт сидит в одиночестве, держит голову презрительно высоко, потягивает свой виски и читает газеты. В баре бывает шумно, порой играет группа местных ребят, иногда на пятачке перед возвышением для музыкантов устраивают танцы. По праздникам проводят конкурсы, в предновогодние дни трещат хлопушками и жгут бенгальские огни. Колберт не видит ничего и никого вокруг. Неспешно выпивает виски и с гордым видом удаляется прочь.
Поначалу я думала, что у него не все дома. Но потом услышала от знакомых ребят, будто, когда кто-нибудь пытается пристать к нему с разговорами, Колберт отвечает столь остроумно и сдержанно, что донимать его отпадает всякая охота. Не раз к нему подходили и девицы – кто просто из интереса, кто в надежде вскружить голову. И их он отшивает так, что хорошенькие лица вытягиваются, а с чаяниями удачно устроиться в жизни, во всяком случае благодаря Колберту, приходится расстаться. Может, его остроты и резкости проявление все того же полоумия? Во всяком случае, некоторого отклонения – если бы он был совсем с приветом, тогда, наверное, не работал бы, не разъезжал на машине и не читал газет.
Так или иначе, он странный до невозможности. А своей заносчивостью ужасно отталкивает. Ума не приложу, почему однажды Колберт изменил своим дурацким правилам, подошел прямо ко мне и попросил выйти с ним на пару слов. Сказать, что я удивилась, значит, не сказать ничего. У меня из руки чуть не выскользнул бокал с коктейлем. В первое мгновение я подумала, что не стоит с ним беседовать. Кто знает, что у него на уме? Но мне вдруг стало интересно, да и у Джосс, стоявшей рядом, разгорелись глаза. Если бы я отказалась, она заявила бы, что можно было сходить хотя бы ради нее, чтобы она не умирала потом от любопытства. Измучила бы упреками.
На поляну выходит мальчик лет десяти с пластмассовым роботом в руке. Смотрит на Пуша сначала равнодушно, потом вдруг округляет глаза и издает удивленный возглас. Пуш бежит ко мне, я сажусь на корточки, кладу руку на его теплую пушистую спинку и, глядя на мальчика, прижимаю палец к губам.
– Тсс!
– Это что, не собака? – озадаченно спрашивает он.
Качаю головой.
– Кролик.
Мальчик с опаской приближается, будто боясь, что мой малыш нападет на него, и тоже опускается на корточки.
– Ого! Какой хорошенький! А погладить можно?
Пуш сидит, не дыша от страха. Было бы лучше не позволять мальчишке к нему прикасаться, но тот аж приоткрыл рот и уже поднял руку, но не наглеет – ждет ответа.
– Только очень-очень осторожно, – тихо, чтобы немного успокоить Пуша, произношу я. – Знаешь ведь, кролики народ боязливый. Хоть и очень милый.
– Ага. – Мальчик кивает и медленно опускает руку на спинку Пуша. Тот не пытается сбежать и не дергается в сторону. Может, каким-то образом почувствовал, что мальчик не затевает дурного.
– Вот бы и мне такого же, – шепчет мальчишка, кладя робота на траву и забывая про него.
– Поговори с мамой, – предлагаю я. – Может, согласится купить тебе маленького друга.
– А где их продают? – оживленно, но так же тихо спрашивает мальчик.
– В специальных магазинах, – отвечаю я. – Она знает. Только хорошенько подумай, сможешь ли ты ухаживать за ним, не хватать его почем зря на руки. В общем, тоже стать ему другом. Он живой и совсем не игрушка. Его надо любить.
– Любить? – переспрашивает мальчик. – Я подумаю. Подумаю хорошенько.
Идем с Пушем домой. Прогулка, как видно, пришлась ему по вкусу. Глазки блестят – явно доволен. Я все думаю и думаю о Колберте, и такое чувство, что от этих мыслей уже никуда не деться.
В тот вечер мы вышли на улицу. Колберт указал на скамью в расположенном рядом сквере. Я подумала, что сесть надо непременно с краю, чтобы в случае чего было проще сбежать и вернуться назад, в бар. Хорошо, что всюду горели фонари и между деревьев не прятались зловещие тени.
– Тебя зовут Кимберли, правильно? – спросил он, как только мы сели – на безопасном расстоянии друг от друга, что тоже утешало.
Понятия не имею, откуда он узнал мое имя. Конечно, в этом баре почти все мои приятели, но Колберт, я уже сказала, ни с кем не желает знаться.
– Правильно, – ответила я, стараясь говорить как можно неприветливее. На всякий случай, чтобы оградить себя от неожиданностей.
– А меня Грегори, Грегори Колберт.
Да что вы говорите? – чуть не сорвалось с моих губ. Я сдержалась и вообще не ответила.
Какое-то время мы оба молчали. Признаться, было нечто интригующее даже в том, как он сидит, не произнося ни слова: по обыкновению гордый, засунув руки в карманы черного пальто – на нем всегда что-нибудь черное. Пиджаки, рубашки. Такое чувство, будто он носит вечный траур. Осенний вечер пах опавшей листвой и приближением морозов, но о холоде почему-то не думалось.
Я не заметила, как повернула голову и принялась внимательно рассматривать своего странного собеседника. Джосс права: вообще-то он вполне ничего. Раньше я не приглядывалась к нему, знала только, что роста он среднего, но невысоким не смотрится. Что у него черные волосы и небольшая щетина. Что плечи всегда гордо расправлены. Сидя же с ним рядом успела рассмотреть густые не слишком длинные и очень прямые ресницы, нос с небольшой горбинкой и пересекающий бровь косой шрам. Колберт смотрел вперед, будто не чувствуя на себе мой взгляд.
– У тебя сейчас нет ни парня, ни мужа, так? – спросил он, и я, опомнившись, тут же отвернулась.
– Гм… Так.
Признаюсь честно: его вопрос мне польстил. Я тотчас возомнила себя редкой птицей, ухитрившейся без малейших усилий покорить самое гордое во всей округе сердце. И настроилась на то, что он вот-вот превратится в растерянного влюбленного и начнет говорить, что я его мечта. Что-нибудь такое. Не тут-то было! Колберт сидел, глядя по-прежнему вперед, и не выражал восторга ни малейшим движением. Молчание снова затягивалось.
– Какое тебе дело, есть ли у меня парень? – грубовато спросила я, разочарованная его спокойствием.
Тут Колберт неторопливо повернул голову и, наверное, впервые в жизни посмотрел мне в глаза. То, что последовало, необъяснимо и странно. Об этом я не стала рассказывать даже Джосс – может, боясь, что она не поймет, или из желания оставить это впечатление в копилке сугубо личных, сокровенных переживаний. Мне показалось, что его взгляд проник внутрь меня. И что все мои секреты в мгновение ока стали ему известны. Еще возникло чувство, что он умудрился постичь такие тайны жизни, о которых веселое сборище в баре, в том числе и я, не имеет ни малейшего понятия. Меня охватило странное желание разузнать, как это ему удалось, но тут хлопнула дверь бара, на улицу высыпала компания хмельных хохочущих ребят, я очнулась и отвела взгляд в сторону.
