– Ну как, излили елей на бурные воды[3], мисс Лосон?
Клодия вздохнула:
– Будьте любезны, позвоните кастелянше и попросите прислать горничную, опытную и предпочтительно пожилую. Нужно заменить вазу и стулья. Но пусть мисс Митчелл с мужем сперва уйдут: через сорок пять минут у нее пресс-конференция.
– Будет сделано, мисс Лосон. А знаете, из вас хороший бы получился дипломат!
– Я иностранных языков не знаю, – ответила она и криво улыбнулась. – Хотя, кажется, я только что услышала от Элайзы Митчелл два-три слова, мне до сих пор неизвестных.
Она кивнула двум охранникам, стоящим по обе стороны стеклянного лифта, и, плавно опускаясь на первый этаж, с облегчением вздохнула. Ей неприятно было лгать, даже если она понимала, что лишь не правда – верная и желаемая реакция на истерику Элайзы Митчелл: Та знала правду, но не желала в этом признаться ни самой себе, ни кому-либо еще. Как координатор отдела связей с общественностью отеля «Барон Харбор-Пойнт», она часто была вынуждена сглаживать неловкие ситуации ради престижа гостиницы, но сегодняшняя ложь оказалась, пожалуй, самой большой и самой противной за время ее работы.
Глаза ее потемнели, она повернулась посмотреть на панораму веллингтонской бухты сквозь стеклянную стену лифта, и взгляд ее невидяще скользнул по армаде маленьких судов, приветствующих несколько военных фрегатов, которые шли в Веллингтон на ежегодный праздник флота.
Нет, эта ложь – не самая большая. Самая большая в ее жизни – та, гнусная, которую она швырнула в лицо Моргану Стоуну два года назад в отдельной больничной палате. Ложь, о которой она скоро пожалела, но так и не искупила. Предпочла отстранить. Притвориться, будто ни ее, ни его не существовало вообще. В темном, потаенном углу рассудка таилось понимание того, что она совершила преступление против ни в чем не виноватого человека и приговорила не только его к бремени сознания вины в смерти ребенка, но и себя – вечно об этом помнить.
Двери лифта раздвинулись, и каблуки Клодии зацокали по гладкому мраморному полу, пока она пересекала вестибюль, направляясь к столу регистрации.
– Клодия? Клодия?
Ее остановило прикосновение твердой мужской руки. Клодия повернулась и посмотрела на человека, не узнавая его, пока он широко, по-дружески не улыбнулся.
– Знаю, Клодия, что много времени прошло, но ведь не настолько же! Это я, Марк Стоун, – помните? Мы когда-то вместе жили. – И поскольку на его шутку она тоже не отреагировала, его красивое лицо посерьезнело. – Ой, я не хотел пробуждать неприятные воспоминания или что-то в этом роде, просто до того здорово опять вас увидеть…
Появление его, как будто по мысленному зову Клодии, настолько ее ужаснуло, что потребовалось несколько секунд, прежде чем она поняла: это реальность, а не фантазия, порожденная ее нечистой совестью.
– Здравствуйте, Марк, – сипло проговорила она и заставила себя улыбнуться, смотря на его невероятно красивое лицо. С болью она осознала, что почти два года его не видела. – Извините, я, задумалась. Я… Что вы здесь делаете? – Сердце ее затрепетало в смятении, а глаза нервно осматривали вестибюль.
– Деловое свидание, встреча с одним здешним постояльцем. А вы?.. – Он посмотрел на ее одежду и не сразу оценил значок с ее именем. – Вы что, работаете здесь – в отеле?
На этот раз она улыбнулась естественно, трепет у нее в груди слегка унялся. Он был один.
– Я тут заведую отделом связей с общественностью.
– Фантастика! И вы теперь живете в Веллингтоне! Почему же вы меня не разыскали? Я же вам говорил, если вы когда-нибудь здесь окажетесь…
– Я тут всего месяца два. Все еще осваиваюсь.
Клодия уклонялась от прямого ответа. Не могла же она сказать, что пыталась отказаться от перевода из оклендского отеля «Барон Лэйк-Пойнт» именно во избежание такой случайности. Однако ее просьбу отклонили, и она сочла себя чересчур осторожной. Столица Новой Зеландии – город большой, и вряд ли она бы наткнулась на Моргана Стоуна или его сына.
– Вы и ни на одно мое письмо не ответили, – продолжал Марк. – Я, знаете ли, за вас тревожился, гадал, а вдруг вы на меня рассердились за то, что я уехал так скоропалительно и почти сразу после вашего… после того, как вы потеряли ребенка…
– Ну конечно же, нет, я понимаю, – пробормотала она, и ее сердце екнуло от малейшего признака обиды в выражении его лица. Только этого ей не хватало – взвалить на себя бремя еще одной вины!
К несчастью, она слишком хорошо поняла, почему Морган Стоун вдруг решил помириться с сыном и предложил ему стать равноправным компаньоном, если тот вернется в Веллингтон. Поспешный отъезд Марка через три недели после того, как она лишилась ребенка, состоялся в результате его неловкого объяснения: дескать, он навестил дедушку и бабушку с материнской стороны, а те его убедили, что, возможно, отец в конце концов пойдет на компромисс.
– А после вашего отъезда у меня началась горячая пора – я поступила на курсы гостиничных работников, решила продать дом, и, боюсь, до писем у меня руки не дошли, – сказала она, пытаясь не отводить глаза от его глаз, в которых сквозил бесхитростный вопрос. Смущала его неподдельная радость при встрече с нею, но теперь она могла держаться непринужденнее. Она с облегчением поняла: он не знает ничего. Она ему не рассказала ни про посещение отца, ни про выкидыш, и, судя по всему, Морган Стоун тоже хранил тайну.
– Ну, доложу вам, выглядите вы сейчас здорово. Прямо-таки потрясающе!
Марк сохранил юношеский энтузиазм, и его неуемная хвала против желания обрадовала Клодию, хотя вряд ли она могла выглядеть хуже, чем в пору их знакомства! Она знала, что совсем теперь не похожа на прежнюю себя – бледную, болезненную. Кремово-ультрамариновая униформа женщин, служащих в отеле, шла ее черным волосам, смуглоте и узкобедрой, длинноногой фигуре, а благодаря гостиничному гимнастическому залу и прекрасному питанию, предоставляемому тем из персонала, кто жил в гостинице, она чувствовала себя сильнее и здоровее, чем когда-либо в жизни.
– Да и вы – ничего себе, – ответила она, увидев роскошный костюм, в который был облачен эллинский бог, и элегантный лоск, не оставивший и следа от неряшливости студенческих дней. – Вполне изысканный великосветский кавалер.
– Вы, должно быть, путаете меня с моим отцом, – поддразнивая, ухмыльнулся он, – это он изысканный, а я по сравнению с ним – всего-навсего щенок.
Эта легкая фраза, равно как и ее подтекст, заставила нервы Клодии напрячься. Неужели перед нею – тот молодой человек, что буйно клеймил непробиваемое бездушие отца, презирал его за деловую холодность?
