— Глупости! И давайте будем считать, что вы согласились.
И не оставив ей шансов возразить, он отвернулся и склонился над небольшой сумкой. Эмили молчала, с любопытством глядя на его широкую спину и пытаясь угадать возраст своего странного попутчика. Казалось все время по-разному: то тридцать с небольшим, а то и все сорок пять.
— А вы подумали, что я везу целый чемодан испанского вина и называю его антиквариатом?
— По крайней мере, это объясняет, почему вы запрещаете его кантовать. Я бы тоже волновалась, если бы от аккуратности носильщиков зависела судьба испанского вина, видавшего еще моего прадедушку.
— Нет, вина у меня, к сожалению, не так много, — сказал он, доставая бутылку из темного стекла и усаживаясь на диван. — Ну? Вы, я надеюсь, не передумали и не станете убегать в соседнее купе?
— Что же с вами делать, — улыбнулась Эмили. — Сдаюсь.
Уже после первого глотка она почувствовала, что пьет действительно что-то очень вкусное и необычное.
— Вы не соврали, прекрасное вино!
— Да. Пару-тройку веков назад такое подавали к столу при дворе. А темпераментные герцоги и герцогини не брезговали использовать его как орудие мести.
— Подсыпали яд? — с наигранным ужасом сказала Эмили, демонстративно отодвигаясь подальше.
Он замахал руками.
— Нет-нет-нет, милая… донья, можете не бояться, я не отравлю вас!
— Да, это было бы интересно. — Эмили отметила, что вино необыкновенно быстро сняло напряжение и по жилам расползлось приятное ласковое тепло. — Сначала вы заняли мое купе, потом отравили меня вином. А тело выбросите в окно?
— Нет! Упакую в чемодан. Для этого я его и вожу.
Эмили одобрительно посмотрела на огромный сундук.
— Думаю, там уже лежат трое. И для меня еще вполне хватит места.
Они рассмеялись. И хотя беседа принимала не совсем обычный оборот, ей нравилось шутить с этим мужчиной. Он был по-своему мил. И даже забавен. Во всяком случае, с каждым глотком вина становился все лучше и лучше.
— А теперь расскажите о себе. О, я совсем забыл. Ну как я мог себе такое позволить?!
Эмили участливо посмотрела на него.
— Вы все-таки жалеете, что открыли вино?
Он театрально вздохнул, опуская глаза, в которых проскочили искорки лукавства.
— Никогда себе не прощу! Мы уже полчаса сидим и даже не знаем имени друг друга!
— Да, это нехорошо.
— Итак, вас зовут…
— Меня? — На лице Эмили отразился искренний испуг. — Меня… зовут… Мишель! — Интересно, а с каких пор? — спросил кто-то, очевидно внутренний голос, и она, не найдя, что ему ответить, опустила глаза и покраснела. Раньше ей не доводилось сочинять так откровенно, а главное, общаться с внутренним голосом.
— Прекрасное имя! — воскликнул мужчина.
— Правда?
— Да. Мне очень приятно! — Взгляд его стал откровенно хитрым. — А я Кларк. Кларк Стайлинг.
— Мне тоже очень приятно.
— Ну… теперь мы можем продолжать разговор.
— Хорошо, — улыбнулась Эмили, а сама подумала, что оказаться собственной сестрой не так уж плохо: у Мишель по крайней мере жизнь складывается вполне удачно с общепринятой точки зрения.
— Итак, дорогая Мишель, расскажите о себе.
Она пригубила вино, чтобы окончательно прогнать робость, и сказала:
— А так полагается следующим пунктом светского разговора?
— Конечно. Хотя, мне кажется, такой девушке, как вы, быстро надоедают светские темы.
— Такой, это — какой?
Он оглядел ее от прически до туфель, которых не носят проводницы, и веско заявил:
— Избалованной деньгами, но не избалованной жизнью. Мне кажется, вас что-то мучает.
— Да. — Эмили поставила бокал на столик. Она не чувствовала ни малейшего раздражения по отношению к Стайлингу. — Это так.
Испанское вино, под стать горячим нравам предков, его производившим, рождало какие-то новые ощущения, которых раньше Эмили не знала. На секунду она и впрямь предположила, что Кларк подсыпал яду или по меньшей мере щедро сдобрил вино какими-то снадобьями.
— И что же не дает вам покоя, милая донья? Впрочем, нет. Донья — это не вы. Скорее… мм… инфанта.
— Инфанта?
— В Испании так называется принцесса. Итак, инфанта, что вас мучает?
— Мистер Стайлинг…
— Можно просто Кларк.
— Хорошо. Кларк, меня мучает вопрос: сколько вам лет?
Он захохотал.
— Смело! Для людей, которые знакомы всего полчаса… Вы меня восхищаете!
— Так же смело, как и ваше заявление о том, что меня что-то мучает, — вывернулась Эмили. — Просто вы напрашиваетесь на доверительный разговор, и я считаю, что он должен быть обоюдным.
— Согласен.
— И сколько же вам?
— Мне тридцать пять. Это много или мало?
— Хм. Нормально.
— Для чего?
— Просто нормально. В смысле, я так и подумала.
— А если вы так и подумали, тогда почему вас это мучило?
Она снова подняла на него внимательный взгляд.
— Мы будем соревноваться в знаниях практической психологии?
— Вряд ли это имеет смысл. У меня заведомо больше преимуществ.
— Тогда почему вам кажется, что я не избалована жизнью? Тем более что обычно в эти два выражения «избалована деньгами» и «избалована жизнью» вкладывают один смысл.
— А я ошибся? Вы избалованы и тем и другим?
— Лучше оставим эту тему в покое, — улыбнулась она.
— Но я же назвал свой возраст.
— Я вам тоже назову свой.
— Значит, не ошибся.
Эмили нахмурилась. Зачем он пытается копаться в ее чувствах? Тут может быть одно из двух: либо он и вправду хороший знаток психологии, либо у меня на лице написано, что я страдаю. В любом случае от неприятной темы надо уходить.
Сделав над собой усилие, она улыбнулась.
— Мистер… То есть Кларк! А у вас есть семья? А где вы живете?
— Нет уж! Давайте для начала вы хоть что-нибудь скажите о себе, кроме имени.
— Например?
— Вы родом из Вашингтона?
— Нет Я из Канады. — Это чтобы не запутаться? — коварно подначил внутренний голос.
— Никогда бы не подумал! А давно вы в Америке?
— С тех пор как начала сниматься в фильмах. Сейчас я живу в Голливуде.
У Стайлинга округлились глаза.
— Вы актриса?!
— Да, — скромно потупив лживый взгляд, проговорила она. Вот так-то! Пусть знает. А то привязался со своими «избалована — не избалована»! Нечего без разрешения лезть в чужую душу.
— Значит, мне повезло.
— Да! — вдохновенно продолжила Эмили, принимая позу кинозвезды на интервью. — Вы знаете, э-э… за свои тридцать я повидала почти весь мир.
— Вам тридцать лет?
— Да. А разве не видно? Впрочем, спасибо! Мне всегда давали меньше лет на пять.
