– Матушка не велит.
Впрочем, матушка была уже готова отказаться от своего запрета, видя, что Крылинка в последнее время стала сама не своя – погрустнела, осунулась, замкнулась в себе и забыла, что такое смех… Шумный и пёстрый праздник перевалил за свою половину, когда она сама подошла к Крылинке и предложила:
– Иди, дочка, сходи… Весь век в светёлке ведь не просидишь. Свою судьбу искать как-то надо.
Не очень-то и хотелось Крылинке идти, привыкла она к уединению и одиночеству, а песни да пляски казались ей теперь донельзя глупым времяпрепровождением. Посреди зелёной лужайки был вкопан в землю еловый ствол с обрубленными ветками, увитый венками из первых весенних цветов; вокруг него то и дело носились хороводы нарядных девушек и щегольски одетых кошек в ярких кафтанах, а на столах под открытым небом – праздничных яств видимо-невидимо!… Выпила Крылинка сладкого хмельного мёда – закружилась голова, заныло в тоске сердце, устремляясь в чистое прохладное небо. Не пелось ей, не плясалось, и казалось ей, печальной: отсмеялась она своё, больше никогда не колыхнётся её грудь, восхищая и соблазняя всех вокруг… Чужой чувствовала Крылинка себя на этом празднике. Были здесь и Воята с Вандой, по-прежнему подруги – не разлей вода, а то, как вторая заставляла первую просить у Крылинки прощения, за год превратилось в иссохший рисунок на берёсте… Сколько было в этом правды, а сколько – показухи? Крылинка отвернулась и отпустила прошлое к ласковому солнцу, а своё неверие попыталась утопить в чистых струях лесного ручья, которому она привыкла рассказывать свои думы и отдавать печаль-кручину. Вот и сейчас она, покинув праздник, пришла к излюбленному местечку у корней старой сосны, уселась и стала слушать звенящую тишину, пронизанную струнами солнечных лучей.
Но недолго она оставалась в одиночестве: скольжение чёрной тени привлекло её внимание и зажало сердце в холодные тиски испуга. С противоположного берега неширокого ручья на неё смотрела незнакомка в чёрной барашковой шапке, кожаных штанах, белой рубашке и вышитой безрукавке, опоясанная алым кушаком с кисточками. Незабудковый лёд её глаз сверкающим клинком вспорол уютное гнёздышко одиночества, в которое Крылинка себя загнала, и покой лопнул, как проткнутый пузырь… А незнакомка в три кошачьих прыжка по каменным глыбам перебралась через ручей и выпрямилась перед девушкой во весь свой великолепный рост. Крылинка вскрикнула: прекрасные глаза смотрели на неё с лица, изуродованного обширным ожогом, охватывавшим щёку и часть лба, а за кушаком грозно сверкал длинный кинжал в богатых ножнах.
Жужжащий колпак лесной жути с примесью холодящего восторга-предчувствия накрыл Крылинку, и она уже не слышала, что произнесли шевельнувшиеся губы незнакомки. Невидимая сила вздёрнула её над поющей землёй, и она увидела подозрительно знакомую девушку могучего телосложения, которая отломила у самого корня деревцо-сухостой, отчего-то погибшее в молодом возрасте, и взяла его наперевес, как дубину. Незнакомка с ожогом отступила, выставив вперёд ладонь – мол, всё, всё, ухожу, не бей. И действительно ушла, напоследок сверкнув в улыбке белизной крепких клыков.
Эта-то улыбка, как вынутый из ножен клинок, и пригвоздила Крылинку, вернув обратно на землю. Дубина выпала из её рук… прямо на ногу, заставив окончательно почувствовать себя живой, из плоти и крови, а не сотканной из мысли. Прохладное онемение тела прошло, боль вернула Крылинку в явь, и девушка запрыгала на одной ноге, ругаясь и шипя.
– Едрить твою… дыру в заборе!
А всё-таки неплохое впечатление она произвела на эту белозубую кошку… да и на саму себя, пожалуй. Оглядев сломанное деревцо, Крылинка подивилась: и откуда только силушка такая взялась? Со страху, что ли? Ствол был толщиною с её собственную ногу.
Но почему ей казалось, что синеглазая незнакомка и не испугалась вовсе? Несмотря на дикий и страшноватый, разбойничий вид, чувствовалось в ней светлое, спокойное достоинство – внутренний стержень, которого недоставало Вояте и Ванде, да и прочим их приятельницам-ровесницам. Судя по всему, она давно вошла в пору зрелости, а помыслы Крылинки в последнее время как раз перекинулись на кошек постарше – тех, чьи головы уже точно освободились от юной дури и ветреных проказ.
Ей вдруг захотелось вернуться на праздник. Эта встреча впрыснула ей в сердце свежее, светлое волнение и жажду жизни, как будто чья-то невидимая рука сорвала с Крылинки тёмное покрывало печали, в которое она куталась слишком долго. Она ощутила себя прежней – лёгкой на подъём, весёлой, смешливой… Окинув окрестности посветлевшим взором, девушка встряхнула головой и побежала на гулянье. Живительная песня земли вливалась в кровь и ускоряла ей шаг, точно у Крылинки выросли крылья на ногах.
А тем временем на еловый столб водрузили два вращающихся кольца с множеством ленточек. Участницы гулянья, держась за свободные концы, вприпрыжку носились двумя движущимися в противоположных направлениях хороводами – внешним, состоявшим из женщин-кошек, и внутренним, в котором были только девушки. В этой пляске соприкасались пальцы, встречались взоры, мелькали улыбки, а с венков падали лепестки, усыпая траву; когда чьи-то руки крепко сцеплялись, получившаяся пара выбывала из круга, а новые желающие пытались проскользнуть сквозь хороводы к столбу, чтобы ухватиться за освободившиеся ленточки. Несколько мгновений Крылинка просто смотрела, но желание принять участие в веселье нарастало в груди тёплой волной. Была не была!
Проскочить в середину удалось быстро, ни с кем не столкнувшись, и вожделенная ленточка оказалась у Крылинки в руке. Влившись в вереницу девушек, она радостно понеслась вокруг столба, ощущая себя лёгкой, прыгучей горной козочкой. О её ладонь шлёпались ладони бежавших ей навстречу кошек, и какая-то из этих рук должна была сомкнуться и выдернуть Крылинку из круга. Но что это? Сквозь мелькание лиц она увидела синеглазую незнакомку из леса: та стояла за внешним кругом в гордом одиночестве, со снисходительной усмешкой наблюдая за весельем и, по-видимому, не собираясь присоединяться. Ноги Крылинки вздрогнули и едва не споткнулись, а сердце зацепилось за острый незабудковый крючок взгляда… Хвать! Чья-то рука сжалась вокруг её запястья, и девушка очутилась вне круга.
– Попалась! Как же я по тебе соскучилась, Крылинка! Давно же ты не показывала своего ясного личика на гуляньях!
Мягкие губы Ванды прильнули к её губам, а ветер обвился медово-цветочным дыханием вокруг её косы. Видение синеглазой кошки с обожжённым лицом пропало, и Крылинка вмиг словно осиротела. Ей было не в радость бежать туда, куда её влекла Ванда: хотелось отыскать незнакомку и рассмотреть поближе.
