— Алло, Лиска. Господи. Наконец — то, — слышу взволнованный голос Люси, доносящийся сквозь расстояние. Глеб выполнил обещание, телефон я получила. — Где тебя черти носят? Я сейчас приеду и заберу тебя и всех положу, кто тебя похитил. Мы приедем с Юлькой и Глашкой. Они все морги уже обзвонили, Караваев поднял все связи, полицию, другие службы. На уши всех поставили. Ты как в воду канула, овца такая. Адрес говори, быстро.
— Я не знаю, — отвечаю честно. А ведь и вправду, я абсолютно потерялась. Этот дом словно парит где — то в снежном безвременьи. В космическом нигде и никогда.
— Отследим. Глашка тебе еще полгода назад какую — то программу в телефон закачала…
— Люсь, не надо. Я потеряла телефон и документы все. Да послушай ты хоть раз, — перекричать Люсьен невыполнимая миссия, но, вот уж чудо, она замолкает. — Я не хочу чтоб вы меня находили. Не сейчас. Не надо приезжать и залегать в оврагах, как "отряд морских котиков", и сеять хаос с разрушениями излишне. Мне странно сейчас, но не плохо. Хорошо, я бы сказала, хотя это очень удивительно. Через три дня я сама приеду и все расскажу. Обещаю.
— Мужик? — ахает подруга. — Ну ты, Лиска, проныра, когда только успела. А я говорила, что ты не любишь Козла. Любовь так просто не изменишь. И перевлюбиться очень трудно, если по-настоящему все. Хорошенький?
— Очень, — улыбаюсь я в звенящую пустоту снежной залы. — У него нет переднего зуба и колготки с собачками.
— Достойный кандидат, а мой Караваев от колготок наотрез отказывается, гад такой, — от смеха подруги меня отпускает щемящий душу страх. — Через три дня не объявишься, мы перелопатим этот город, просеем сквозь мелкое сито… Кстати, номер у меня не определился. Надеюсь ты не в плену у инопланетян. Если это так, то я им не завидую.
— Пока, — говорю я и отключаюсь. Встаю с кровати и иду к роялю. Клавиши ледяные, инструмент издает такие душераздирающие звуки, что сразу становится ясно — его никогда не использовали по назначению. Только как предмет интерьера. Жаль, он не заслужил такого неуважения. Но это понимание очень характеризует хозяйку замерзшего царства. Я бы сделала эту спальню иначе: теплые тона, мягкие шторы, убрала бы весь белый лак, создающий впечатление льда. И наконец я понимаю, чего не хватает этому белому безумию. Это владения женщины, но в них нет милых фотографий, глупых безделушек и души. Хотя, кто я такая рассуждать о незнакомой мне женщине, которую любил этот странный, непонятный, но притягательный мужчина. А еще я чувствую, что мне неприятно думать о ней.
Завтра, точнее сегодня уже, я попрошу, чтобы меня переселили. А сейчас…
За окном брезжит сказочный рассвет. Розовое небо над черными в утренней дымке елями, кажется зефирным. Накидываю халат и выскользаю из белого плена. Черт, какая я дура, позвонила Люсе не подумав о времени. Но я не чувствую усталости от бессонной ночи. Наоборот, оживаю, вырвавшись из осколков чужой жизни.
Дом спит. Так тихо. Только откуда — то издалека доносится легкий, едва уловимый аромат кофе, на который я иду, как крыса за дудочником, шлепая по полу, накрытому ковровой дорожкой. Босыми ногами.
Да, кофе это то, что мне сейчас нужно. Кофе, душ, и я готова к свершениям. Три дня, говорите? За это время можно разбудить дом, в котором будет жить счастливо маленький мальчик и его папа-мандариновый магнат.
К десяти утра я с трудом шевелюсь, но с удовольствием оглядываю дело рук своих, под испуганное перешептывания прислуги.
— Нас уволят, — вздыхает горничная, похожая на пухленькую булочку. — Это ужасно.
— Я скажу, что вас заставила под пытками, — улыбаюсь я. Холл наполненный светом, выглядит очень празднично и больше не похож на каземат. — Ребенок должен видеть свет.
— Что здесь, черт возьми, происходит? — гремит злой голос хозяина, мечется между витражными окнами гостиной, взлетая темными воронами к высокому потолку. Прислугу словно ветром сдувает. При чем происходит это так молниеносно, что я даже не успеваю заметить, куда исчезают не мелкие женские фигуры, явно превратившиеся в пар. А нет, женщины мнутся у лестницы, и кажется находятся в предобморочном состоянии.
— Это я попросила, — выступаю вперед, совсем не чувствуя страха перед взбешенным быком, на которого сейчас похож Глеб Снежин. Только что дым из ноздрей не пускает. Но глаза… Если бы я была чуть более чувствительна, то осыпалась бы пеплом к изножью лестницы, ей-богу.
Он спускается молча, словно танцуя какой — то ритуальный танец. Голый по пояс, пижамные штаны висят на бедрах так низко, что моему взору открывается прекрасный вид на плоский живот, украшенный кубиками и спускающуюся за широкую резинку, косую мышцу. Во рту становится сухо, как в каракумах.
— Идите работайте, — спокойно приказывает прислуге, даже не взглянув больше на испуганных женщин, которые как птички упархивают, с таким облегчением на лицах, будто только что избежали встречи с торнадо.
— Вове нужен свет, — шепчу я прямо в широкую грудь, когда раскаленное тело вжимает меня в перила. Главное не сдохнуть сейчас от странного томления в районе груди. Не доставлю этому зверю такого удовольствия.
— Я что, сказал, что ты можешь делать все, что душе угодно, курица?
Он зол. Очень. Едва сдерживается, это видно по резкости в движениях, по блеску в сузившихся как у огромного кота, глазах. Но в них не только ярость. Еще интерес. Так смотрит хищник на жертву. Вдыхает, упиваясь своей властью. Играет.
— Отпусти меня, — в тон ему рычу я. — Ты велел мне делать счастливым твоего сына. Я выполняю приказ. И держи дистанцию.
— Или что? — его руки на моей талии кажутся огненными клещами. Дышать становится нечем
— Или…
— Пап, вы уже готовы идти строить крепость? — заспанный мальчик меня спасает от безумия. Глеб резко отстраняется, а я молю бога, чтобы глупое сердце не выломало мои ребра. Так не бывает. Не должно быть. Люська права, то была нелюбовь, а это… Что это такое? Нельзя влюбиться за один вечер. Наваждение. — И что стало с домом? Так круто. Па, светло так и видно небо. Почему мы раньше так не сделали?
— Небо, — шепчет Снежин, — я его ненавижу. И тебя тоже, снежная ведьма.
— Я покормлю сына, и идем гулять. Надеюсь ты выполнишь свое обещание, — говорю одними губами, не сводя глаз с замершего у окна Вовки, восторженно глядящего на белое безумие за окнами. Вовка иди в ванную.
Глава 9
Глеб Снежин
— Он мой сын. Ты просто игрушка. Я тебя купил на три дня, — черт, что я несу? Мой сын слушается эту чужую девку беспрекословно. И это жутко бесит. Я не злюсь на нее. Точнее злюсь, но не на эту дуру, в глазах которой застыли слезинки. Ненавижу себя, свою реакцию на проклятую бабу. Она будит во мне темные инстинкты, заставляющие предать память Альки. Нет, я монахом не жил, но там была чисто физиология. А эта курица лезет куда — то глубже, в запретные закоулки, забирается под кожу, и кажется что я уже вечность пытаюсь прогнать наваждение. Но так ведь не бывает. Я знаю ее всего один вечер. И эта вечность заставляет меня болеть и маяться.
— Ну и прекрасно, — ее этот нос курносый, недовольно наморщенный, раздражает даже рецепторы мозга, отвечающие за самосохранение. — Я игрушка, ты магнат. Кстати, ты в какой области магнат?
— Я квашу и рублю капусту, — хмыкаю, наблюдая за ползущей от удивления вверх бровкой мерзавки.
— Квасить тебе нельзя, — снова напоминает она.
— Это я уже понял, что ты зациклена на своем желании. Но, вынужден тебя разочаровать. Я не алкаш, и под заборами не лежу в костюмах от Хьюго Босс. У меня сеть заводов по производству овощных и фруктовых консервов в нашей стране и за рубежом. А капусту нашу едят даже в Австралии.
— Кенгуру? — рассеянность в ее голосе очень смешит.
— И кенгуру, наверное, тоже, — не сдержавшись смеюсь я. Ей идет это сосредоточенное выражение лица. Девка похожа на розанчик, эдакий вредный хищный цветочек, способный проглотить. — А еще мои предприятия производят соки и другие полезные продукты. Так что да, я жутко люблю квасить. Придется тебе с этим смириться, курочка.
