— Обязательно встретимся на далеком меридиане, — прошептала я себе под нос и пожала в последний раз ее безжизненные, холодные пальцы. Медсестры пытались меня увести, дать валерьянки, но я не могла оторвать взгляд от ее лица, которое казалось таким успокоенным и полным какой-то гордости, словно она с честью выполнила очень важную миссию.
Бабушку увезли, закрыв ее лицо простыней. Просто как кулек, обычный кулек. Ее увезли от меня совершенно одну. И я тоже осталась одна. Нет, не одна. В коридоре плакал дедушка, и его слезы катились в седые усы. Он выглядел маленьким, худым и жалким. Мы обняли друг друга так яростно, как будто вцепившись в последнюю доску, утопая в бушующем море.
Я не знаю, как можно было пережить эту боль. На какое-то время я просто отупела и превратилась в робота. По-прежнему я не могла плакать. Только пила воду и ела соль, и от этого все внутри горело огнем, и эта боль в животе на несколько секунд уменьшала невыносимую боль в груди.
Как ни странно, я не убивалась. У меня осталось чувство легкой печали, а когда мы возвращались с кладбища, то я совершенно явственно услышала в своей голове бабушкин голос, как будто где-то близко-близко включили радио. Она словно тихонечко напевала внутри меня такие слова:
Мне нравилось на этом свете жить,
Играть, есть кашу, прыгать, рисовать
И плюшевого мишку ночью обнимать,
Мне нравилось на этом свете жить.
Мне нравилось на этом свете жить,
Учиться в школе, думать и читать,
Ходить в кино и обо всем мечтать,
Мне нравилось на этом свете жить.
Мне нравилось на этом свете жить,
Петь песни, плавать, танцевать,
Любимого мужчину ночью обнимать,
Мне нравилось на этом свете жить.
Мне нравилось на этом свете жить,
Родить ребенка и его кормить,
И на свою работу каждый день ходить,
Мне нравилось на этом свете жить.
Мне нравилось на этом свете жить,
Варить варенье и цветы сажать,
И ночью одеялом внучку укрывать,
Мне нравилось на этом свете жить.
Мне нравилось на этом свете жить,
Проснуться утром и еще дышать,
И руку на прощание пожать,
Мне нравилось на этом свете жить.
Мне нравилось на этом свете жить,
И в голубой вершине над землей летать,
На вас смотреть, любить и хохотать,
Мне нравилось на этом свете жить…
Аня, Аня, не печалься, мне хорошо… Не плачь, не плачь…
А может быть, мне все это приснилось, потому что я уже не понимала, где явь, а где сон, где живые, а где мертвые. И я не понимала, жива ли я сама или уже нет…
После этого ничего подобного не случалось, только иногда во сне я видела бабушку вместе с мамой, как они пьют чай из огромного пузатого самовара, сидя за столом на зеленом лугу среди ромашек и клевера, и весело смеются, а потом уходят в лес за грибами с огромными плетеными корзинами. Обе были одеты в яркие летние сарафаны и радостно махали мне рукой на прощание, уходя по извилистой тропке среди берез, через косогор…
Я не знаю, что дало мне силы выжить в тот период. Наверное, мозг стал защищаться и превратил меня в робота. Я чисто механически вставала, шла в школу, отсиживала положенные уроки, почти ничего не понимая на них, возвращалась, делала все необходимое по хозяйству, падала замертво в кровать и спала без сновидений.
Несколько раз меня вызывали к себе на разговор завуч и директор школы, они, видимо, жалели меня, добивались, чтобы я как-то влилась в коллектив, развеялась, но любое общение со сверстниками заканчивалось для меня болью, в той или иной форме. Каждый день находился кто-нибудь из ребят, кто безобидно подшучивал или, напротив, злобно издевался надо мной. Я все время вспоминала фильм «Чучело» и, сжав зубы, молилась про себя за обидчика: «Не ведают они, что творят».
Дедушка настаивал, чтобы я продолжила обучение в школе, переехав в Москву, но я твердо решила дотерпеть с горем пополам до выпускного вечера, уйти из ненавистной школы и поступить в медицинское училище.
Я старалась ни с кем не общаться, не ходила на дискотеки, вечеринки и даже на выпускной вечер не пошла.
После смерти бабушки дедушка пришел в себя не скоро, но у него было слишком много неотложных дел, чтобы позволить себе долго печалиться и убиваться. Он для меня остался единственным родным человеком и понимал меру своей нелегкой ответственности.
Через полгода нас постигла другая печаль: наш дом стоял в том месте, где планировали проложить стратегическую дорогу, и его должны были снести. Это было тяжело. Но за последнее время мы с дедушкой так привыкли к потерям, что просто приняли смиренно этот факт. Нам дали большую компенсацию, целых девять тысяч рублей. Мы отремонтировали квартиру в Бирюлеве, дедушка купил мне новую одежду, цветной телевизор «Темп», холодильник и стиральную машину «Вятка». Все остальные деньги он положил на книжку и торжественно объявил, что может нанять мне репетиторов для подготовки в институт. Однако судьба и здесь зло посмеялась над нами — пришел 92-й год, и все наши сбережения превратились в дым.
Дедушка почти обезумел, он не спал ночами, вскакивал и проклинал новое правительство. Я давала ему валерьянку, и он пил ее жадными глотками. На ночь я читала ему книгу Иова Многострадального и умоляла успокоиться и надеяться на лучшее. Дедушка немного успокаивался, а потом снова, всклокоченный, вскакивал и кричал:
— Ельцин, гад, обокрал, рыжий обокрал! Гады, гады! Мишка-меченый предатель! Всю Россию Америке предал! Тоже мне нобелевский лауреат мира! А сколько из-за него крови и слез пролилось, что сосед на соседа войной пошел! Армяне с азербайджанцами, грузины с абхазцами! Всего лишился, воры поганые, сами жируют, а простой народ обирают! Лягу на Красной площади и буду голодать, пока мне деньги не компенсируют. Ельцин, китайский лазутчик. Мало он с мостов падал, зараза! Вор и пьяница!
Я гладила его по голове, а он плакал горькими стариковскими слезами. Потом он устроился вахтером на крупный завод и немножко успокоился. У него появилось важное и ответственное дело, которое он старался выполнять как можно лучше.
Я поступила в медицинское училище после восьмого класса. Училась только на одни пятерки и пятерки с плюсом. Лучше всего у меня получался массаж. Я с жаром бросилась изучать это ремесло, прочитала все книги, ходила на специальные дополнительные занятия. Преподаватели меня хвалили. Все говорили, что у меня волшебные руки. Я и сама это знала. У меня появились подружки из училища, но все-таки все считали меня странной и жалели. Дело в том, что я не умела ни плакать, ни смеяться. Даже улыбка мне давалась с большим трудом. Казалось, все мои эмоции застыли. Раньше я чувствовала, что они бурлят во мне, как свободная вода в быстрой горной реке, а теперь вместо чувств внутри меня был неподвижный немой студень, который еле шевелился. Я понимала, что общаться со мной не очень интересно, потому что я бедная и печальная. Люди предпочитают общество богатых и веселых.
