пастилу и начинали разговоры за жизнь. Бухгалтерша, тёзка Людки с отчеством Григорьевна, оказалась на удивление душевной и простой тёткой, совсем не такой занудой, как представлялось всем в коллективе филармонии. Именно ей первой Людка рассказала о своей беременности, её пришла поздравить с цветами, когда защитила диплом.
***
А теперь руки у Людки были заняты делом – она, не дожидаясь Игоря, решила повесить шторы в новой съёмной квартире, – зато голова была свободна. Людка стояла на подоконнике, шторная лента с маленькими петельками её ужасно раздражала, крючки не хотели продеваться, руки затекали, а в памяти возникали «кадры» из прошлого.
Белые хризантемы на полу, потом её слова о счастье в личной жизни, распахнутая дверь гримёрки и лицо Игоря. Что-то такое было в его лице, от чего Людка пришла в ужас, развернулась, чтобы убежать и столкнулась с Виктором. Он очень-очень бережно приобнял её за плечи и так они, как необычное, ходящее боком существо, сделали два шага навстречу Игорю.
– Послушайте, мои дорогие друзья! – Виктор начал говорить, но остановился, сделал паузу. Взял руку Людки, поднёс к губам. Едва она успела ощутить жаркое прикосновение его губ на своей коже, как он тут же, умело, будто старый кюре из фильма про молодожёнов, ловко подхватил руку Игоря Александровича и соединил обе их руки. – Послушайте, мои дорогие друзья! – повторил он. – Я рад, что мы снова встретились и можем пожелать друг другу счастья в личной жизни. Я – вам, от своего имени и от имени моей жены Алёны, а вы, соответственно, – нам. – Тут он внимательно посмотрел на Игоря, как будто решая – может ли «жених» принять то, что он скажет дальше… и продолжил:
– Игорь! Я Вас прошу об одном. Зовите Людочку Милой. Она, действительно, очень-очень милый, добрый и любящий человек. Может, чуть взбалмошный, капризный, импульсивный, но…
В этот миг Людка почувствовала, что её руке делается холодно в руке Игоря, что она, начиная от кончиков пальцев и дальше, дальше, к косточкам суставов, к ладони, к запястью буквально коченеет. Такое случилось однажды, когда она, идя из школы, потеряла одну варежку, и январский мороз добрался до руки своими иголочками, сколько Людка ни прятала её в рукав куртки. В тот раз она прижала ладонь к своей щеке, да так и дошла до дома. А сейчас рука потянулась к щеке Виктора, но настолько неожиданно и резко, что получилось не мягкое прикосновение, а звонкая пощёчина.
Людка опустила затёкшие руки. Неуклюже сшагнула с подоконника на стул, со стула, держась за его спинку, на пол и ногами стала нащупывать тапочки. Сразу у неё это не получилось, она посмотрела вниз и поразилась тому, что увидела и почувствовала одновременно: ей под ноги выплеснулась лужица. «Господи, помоги! Господи, помоги! Господи, помоги!» – Людка, поддерживая снизу живот, почему-то согнувшись и прихрамывая, сделала несколько шагов к телефону.
***
– Мамочка! Я сообщу вам данные первоначального медицинского осмотра, – врач говорила негромко, и Людка немного подалась к ней. – У вас родилась девочка. Вес 3900, рост 52 сантиметра. С синдромом Дауна. Будете забирать или напишете отказ от ребёнка?
– Что-что? Что Вы сказали? – Людка, действительно, сначала даже не уловила смысла сказанного. – Женщина в белом халате посмотрела на неё и повторила:
– Будете писать отказ?
Людку начали душить слёзы, но она справилась с собой и почти спокойно попросила:
– Расскажите, что значит синдром Дауна и как он определяется?.. Разве можно у такого маленького… у такой маленькой… определить?
– Мамочка! – Врач уже начала немного раздражаться. – Сейчас всё можно определить. В нормальном организме содержится сорок шесть хромосом. Они располагаются парами. Половина пар от матери, другая половина – от отца. При синдроме Дауна в двадцать первой паре присутствует не две, а три хромосомы, поэтому в клетках оказывается сорок семь хромосом. Если коротко, то у вашей девочки есть третья хромосома, но она, как бы сказать, лишняя.
– Третья хромосома лишняя, – как эхо, повторила Людка.
***
– Мамочка! Как назовёте дочку? – над ней склонилось широкое доброе лицо. Глаза были круглые, потом, изменённые мелкими мимическими морщинками, сделались чуть уже. Анна посмотрела в улыбчивые светлые глаза незнакомой докторши. Гордость от совершённого подвига переполняла её. Несколько часов она страдала от боли вместе с идущим по её родовым путям существом. «Старородящая, с узким тазом, рожать-то будешь каким местом?..» – опытная была медсестра в женской консультации, а не понимала, сколько сил у Анны, сколько желания дать жизнь своему продолжению, своей маленькой, пусть и неточной, копии.
– Людмилой! Людмилой назову, а как же ещё? Смотрите, – Анна как будто сама что-то увидела и теперь приглашала посмотреть туда же добрую докторшу. – Какое имя хорошее! Всяко можно называть – и Людочкой, и Люсей, и Милой. Ласковое имя и нежное, правда? С таким именем моя девочка обязательно будет счастливой, и все её будут любить!
***
– Эй, подруга! Ты что, не слышишь меня, что ли? Я тебя спрашиваю – или кого? Как дочку-то назовёшь?
– Людмилой! Людмилой назову, а как же ещё? Смотрите, какое имя хорошее! Всяко можно называть – и Людочкой, и Люсей, и Милой. Ласковое имя и нежное, правда? С таким именем моя девочка обязательно будет счастливой, и все её будут любить!
– А папочка согласен? Вы вместе имя выбирали? Мы с моим чуть не подрались из-за этого. Он говорит, что имя у парня должно быть однозначным – никаких, говорит, Петюнечек, Славушечков и Мишуточек. Я ему говорю: «Ага, умник ты наш! Адольф пусть будет у тебя сын! Однозначный будет мальчик! Непоколебимый!» По мне так: что тебе сын, что дочка – всё одно, должны ласку чувствовать и нежность от родителей. Тогда и к своим будущим жене-мужу будут так же относиться, а не то, что некоторые… Слова доброго от него не услышишь. Всё орёт – Ирка, да Ирка! В декретном, не поверишь, ремонт сама делала. В аккурат последнюю полосу обоев успела наклеить и двинула сюда, по холодку…
– Это из-за Виктора! Или, всё же, из-за меня? Нет, это потому, что я разрушила семью Игоря. Поделом мне! Мне? Разве – мне? Мне-то что? Я-то… меня мамка отмолит… а моя малютка, моя девочка, моя Надежда?!? Надюша, Наденька… – Людка судорожно вцепилась руками в подушку, потом резко села, даже голова закружилась. – Мне что-то плохо. Я выйду.
Смотреть на маковки церквей было и радостно, и страшно. Радостно, потому что они сверкали и искрились позолотой, а страх рождало огромное, разделявшее её и сияющие купола,
