— Что ты сказала?! — растерянно воскликнула экономка, явно потрясенная этой новостью.
— Только никому не говорите! — резко заявила Синди. — Дороти пока ничего не знает. Я приняла решение только сейчас. Я… — Она помедлила в нерешительности. Совсем ни к чему признаваться, что она планировала уехать еще до гибели Теодора. — Я хочу начать свою жизнь сначала. И сама сообщу это Дороти.
— Да-да, конечно, — расстроенно кивнула Салли.
На нее можно положиться. Но будет ли молчать Мартин?..
— Приготовь, пожалуйста, чай, — быстро сменила тему Синди. — Я думаю, мистер Мэрдок не откажется перекусить, он ведь прямо с самолета. Идем, Мартин, я покажу тебе твою комнату. Пока Салли готовит чай, ты сможешь привести себя в порядок. Ванная напротив — она в твоем полном распоряжении, — подчеркнула она.
Она не желала, чтобы у Мартина зародилась мысль, что они могут пользоваться одной ванной. Что у них может быть что-то общее.
Синди дрожащей рукой взяла чашку и сделала большой глоток. Она предпочла бы пить чай в присутствии Салли, но экономка ушла в свою комнату переодеваться.
Надо было поехать к Дороти, сумрачно подумала Синди. Уж лучше сидеть в окружении родных и друзей Теодора, чем наедине с Мартином. Там, в гуще людей, она смогла бы скрыться от взгляда этих пронзительных синих глаз. Здесь же ей некуда бежать.
Казалось, воздух в комнате стал густым и плотным, он словно дрожал от болезненных, сладостно-горьких воспоминаний… невысказанных обид… незаданных вопросов. И от едва преодолимого влечения.
Наконец Мартин нарушил тягостное молчание.
— Ты стала еще красивее, Синди. Ты могла бы сделать головокружительную карьеру на телевидении, если бы продолжила заниматься журналистикой. С такими поразительно черными глазами и волосами цвета воронова крыла в сочетании с молочно-белой кожей… Плюс твой голос — грудной, немного хрипловатый, — он стал еще выразительнее за эти годы… Ты превратилась бы в звезду экрана.
— Я никогда не хотела работать на телевидении! — резко возразила Синди, стараясь не думать о том, что он сказал о ее внешности. — Я мечтала писать. Статьи, очерки, рассказы…
— Так почему же не пишешь?
— Мне нужно было растить ребенка и заниматься домом! А на поиски материалов для статей потребовалось бы время. Я не хотела расставаться со своим сыном. Если ты помнишь, я всегда мечтала быть матерью… и женой.
Твоей женой, Мартин, хотелось добавить ей. Но ты ведь боялся оказаться связанным. Ты был весь поглощен предстоящей поездкой на край света, приключениями, опасностями… Жена стала бы для тебя обузой.
— Когда я уезжал на Амазонку, у тебя еще не было ни дома, ни ребенка, — с усмешкой напомнил ей Мартин. — Насколько я помню, ты всегда мечтала прославиться как журналистка. Или ты говорила это только для того, чтобы удержать меня на привязи? — Его глаза, казалось, прожигали ее насквозь. — Ведь так, Синди? Иначе ты не отказалась бы от всего этого, получив более заманчивое предложение от Теодора. Признайся, ты вышла за него замуж назло мне, из-за того, что я не взял тебя с собой в Южную Америку? Или, вернее, из-за того, что не остался дома и не стал ручным и послушным, как тебе хотелось?
— Это не так, — начала Синди и запнулась. Она не сможет защитить себя, не сказав всю правду. — Мартин, пожалуйста!.. Давай не будем ворошить прошлое. Не сейчас!
Это была мольба, почти рыдание.
— Прости, — хрипло ответил он. — Ты права. Сейчас не время. Кроме того, мы обсудили все это во время нашей последней встречи…
Он со вздохом откинулся на спинку кресла и положил себе на тарелку кусок кекса с изюмом, испеченного Салли. Отщипывая небольшие кусочки, Мартин продолжал изучать Синди, но сейчас его взгляд казался потухшим.
— Глаза всегда были самым замечательным в твоем лице, Синди, — проговорил он после небольшой паузы. — Но теперь они стали еще выразительнее: глубже, серьезнее, мудрее, наконец. Но… я заметил в них страдание. Из-за чего? — спросил он более мягко.
Она крепче сжала в руке чашку.
— Ты задаешь странные вопросы. Я только что потеряла мужа!
— И это единственная причина?
Синди беспокойно дернулась.
— Я тебя не понимаю…
— Ты была счастлива с ним, Синди? — в лоб спросил Мартин.
Она судорожно вздохнула и, с трудом оторвав взгляд от его лица, уставилась на чашку. Разве может она честно ответить на этот вопрос? Нет. Нужно делать вид, что у них с Теодором все было замечательно. Хотя бы ради Дороти и Квентина. Только ради них?
— Пожалуйста… — взмолилась она. — Я не хочу говорить о Теодоре. Не сейчас…
Если она поведает правду о своей семейной жизни, особенно о том, что происходило в последние месяцы, Мартин догадается и об остальном.
— Хорошо, тогда расскажи мне о своем сыне. Наверное, он сильно изменился с тех пор, как я видел его в последний раз. — Мартин помрачнел, очевидно вспоминая свой прошлый приезд. — Сколько ему сейчас? Четыре?
— Да, четыре с небольшим, — кивнула она.
Эдвину было чуть больше года, когда Мартин неожиданно, без всякого предупреждения вернулся домой — после почти двухлетнего отсутствия. Все это время он пропадал где-то в джунглях Южной Америки, не подавая о себе никакой весточки.
И теперь он спрашивает об Эдвине. Увы, нельзя сказать, что ее сын — тот веселый и общительный ребенок, каким был еще совсем недавно.
— Эдвин — чудесный малыш, — осторожно произнесла Синди.
— Ты говоришь об этом как-то неуверенно, — заметил Мартин. — Тебя что-то беспокоит?
Синди слегка нахмурилась. Да, она забыла, насколько проницателен этот человек.
— Ты же понимаешь… — пожала она плечами. — Он потерял отца. Впрочем, дети жизнерадостны от природы, — продолжила она, избегая смотреть Мартину в глаза. — С ним все будет в порядке, ведь у него осталась я.
— И бабушка с дедушкой.
Синди внутренне сжалась.
— Разумеется, — наконец откликнулась она.
Да, Дороти и Квентин считают его своим внуком. Но захотят ли они видеть его после того, как узнают правду?
По крайней мере, у него есть мать, подумала Синди. Я всегда буду рядом с ним.
— Значит, мальчик потерял отца, а ты к тому же хочешь лишить его общения с бабушкой и дедушкой. — В голосе Мартина звучало осуждение. — Ты подумала о них, Синди? Они потеряли единственного сына, а теперь ты отнимаешь у них внука. И дочь. Они давно считают тебя своей дочерью.
Синди тупо уставилась на свои руки. Дороти тоже говорила ей, что она им дороже родной дочери. Но она должна уехать. Не потому, что ей этого хочется, а потому, что так велит совесть. Она не может продолжать купаться в их любви и внимании, не имея на это морального права, не может и дальше поддерживать их заблуждение о том, что ее малыш — плоть от плоти их сына. Ведь она собиралась уйти от Теодора еще до его гибели!
