— Денег? А сколько? А за что? А кто он такой? А почему ты тоже его знаешь? А почему…
— Мама!!! Ты вообще не замечаешь ничего необычного?
— А что?
— Ты больше нигде не слышала такую фамилию?
— Фамилию? — Сандра наморщила лоб и почему-то уставилась на свои ногти. — Хм. Да… ты знаешь, как будто слышала. Такое ощущение, что… А он не из Нью-йоркского дома молы?
Николь закатила глаза:
— Какой дом моды!
Сандра снова задумалась. Очевидно, созерцание собственного маникюра помогало ей размышлять.
— Хм. Ну если не из дома моды… Мерисвейл… Ой. — Она побледнела. — Так это же наша фамилия!
— Вот именно!
— Наша? Бабушкина? Он что, наш родственник?
— Вот именно!
— Ты его знаешь?
— Мы с ним вчера в первый раз встретились.
— Это ты дала ему наш телефон! Ну зачем?
— Да не давала я ему ничего! Он сам нашел и меня, и тебя, и папу… Он оставил мне эти визитки, просил одну передать отцу. Только я не думала, что после ужина в «Старом мельнике» его сразу понесет встречаться с папой.
— Ты была в «Старом мельнике»! — обрадовалась Сандра. — Ну как там? Джонатан все еще работает администратором? Ах, он такой милый…
Николь не отреагировала на эти слова. Мать в своем репертуаре. Тут уж ничего не исправить.
— А теперь я поеду, хорошо? Мы поговорим с папой о том, что Мерисвейл сказал мне и ему.
Сандра не слушала ее. Она беззвучно шевелила губами, глядя широко распахнутыми глазами в пол, словно ребенок, который слишком возбужден.
— Ты говоришь, хочет дать денег?
— Кто? — не сразу поняла Николь. — А, да.
— Родственник?
— Дальний. История полуторавековой давности… Так ты мне дашь номер врача?
Мать подняла на нее глаза, и Николь увидела их шальной блеск.
— Слушай, а он не сказал сколько?
— Я думаю, что дней десять-двадцать, не меньше, — устало сказал врач. — И то только при условии, что все пойдет идеально.
— А раньше никак?
— Нет. Никак. И даже не желаю это обсуждать!
Николь почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— То есть… Вы хотите сказать, что все очень серьезно?
Врач облокотился на стол и, подавшись вперед, почему-то вполголоса заговорил:
— А что вы хотели? Он чуть не умер сегодня ночью. И это может повториться в любой момент при самом малейшем волнении. К тому же возраст… Ваш отец, конечно, не старик, но все-таки. Ему не тридцать лет.
— Да? — Николь испуганно моргала и почему-то все время отводила глаза в сторону, на глупую картинку, висевшую на стене.
Главный кардиолог частной и самой лучшей клиники в городе смотрел на нее, едва сдерживая нетерпение.
— Так что я не советую вам с ним говорить вообще ни о чем. И лучше пока к нему не ходить… Извините, у меня дела.
— Да? А что же мне делать?
— Не знаю. Поезжайте домой. Живите, работайте, что там еще…
— А как же он?
— О господи!.. Оставьте вы его в покое! У него есть все необходимое, он лежит в самой лучшей палате, к нему приставлены две персональные медсестры. Да ему сейчас лучше, чем нам с вами! В определенном смысле…
— Но можно, я хотя бы посмотрю на него?
Врач вздохнул:
— Я чувствую, вы не отступите! Идемте! — Он поднялся и пошел по коридору, возле палаты резко остановился. — Только учтите: разговаривать на тревожащие больного темы нельзя.
— Поняла.
— А лучше вообще не разговаривать.
— Поняла.
— Вот!
Дверь распахнулась, и Николь увидела отца. Сердце ее почему-то подпрыгнуло и оборвалось…
Спустя много времени она часто вспоминала этот миг. Отец лежал закрыв глаза, на лице его читалась безмятежность. Он был совсем такой, каким она его запомнила в детстве: родной, близкий и добрый. Ей даже показалось, что лицо его светится каким-то внутренним светом.
Почему-то очень захотелось плакать. Прижав руку к губам, Николь прислонилась к косяку, и врач правильно понял этот жест.
— Э нет, а вот слезы тут вообще недопустимы. Уходите, пожалуйста! Не волнуйте моего пациента!
— Да… Нет! Можно, я все-таки посижу с ним немного?! Пожалуйста. Пока он спит…
В это время отец открыл глаза. Тотчас врач забыл о существовании Николь и бросился к больному. Он внимательно смотрел на показания мониторов, стоящих у изголовья. Николь стояла ни жива ни мертва. В этот миг она поняла, что отец не выйдет из этой клиники никогда, а эта палата станет последним его пристанищем.
Хриплый голос отца вывел ее из оцепенения:
— Входи, Николь. Садись. Мне нужно с тобой поговорить.
Врач наклонился к нему:
— Я запрещаю вам разговаривать, мистер Монтескье. Вы можете…
— Чепуха! Уходите, дайте мне пообщаться с дочерью, может, нам больше уже не удастся поговорить.
— Папа!
— Мистер Монтескье…
— Пойдите вон. А ты садись! И слушай меня. Я буду говорить быстро, потому что у меня мало времени. Хочешь, включи диктофон, чтобы потом не задавать глупых вопросов.
Николь обиделась:
— Разве я когда-нибудь задавала глупые…
— Замолчи и слушай меня!
Нет, она ошиблась. Это был вовсе не прежний папа. Это был все тот же суровый и жесткий старик Монтескье, каким он стал за последние десять лет.
Николь нехотя достала мобильный телефон и включила запись. Отец заговорил:
— Вчера ко мне приходил мистер Мерисвейл, представитель старинного рода, к которому принадлежит твоя мать. У него какая-то там еще фамилия, но это не важно.
— Голдфилд.
— Что? — Отец вскинул на нее суровый взгляд из-под густых бровей, и Николь невольно отпрянула. — Откуда ты его знаешь?
— Он встречался со мной вчера. Хотел познакомиться с мамой и с тобой, чтобы обсудить вопросы наследства. Но если бы он сказал, что будет это делать на ночь глядя…
Интересно, а куда делась Лили? — вдруг подумала Николь, внезапно замолкая. Ведь из ресторана она и Берт уходили вместе.
— Тогда ты знаешь, — сказал отец. — Это лучше. Значит, у меня больше времени, чтобы поговорить о главном.
— О чем?
— Обо мне. Я хочу тебе исповедаться, Николь.
— Папа! Не говори так!
— Молчи. Я знаю, что мне осталось совсем чуть-чуть.
— Нет! Врач сказал, что ты проживешь еще долго… — отважно солгала она.
— Ну даже если и так. Может, я буду лежать как бревно и не смогу связать двух слов… Впрочем, дело не в этом.
— В этом! В этом! — Николь с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. В этот момент ее меньше всего волновали деньги мистера Мерисвейла.
— Прекрати истерику и послушай меня. Я знаю, что говорю. Просто пришел час возмездия.
