Сириэлл откинула голову, демонстрируя свою длинную стройную шею, и кокетливо рассмеялась:
— Я живу не в Германии, но в любом случае можете послать мне лак в Париж или в Эз-сюр-Мер. Вы мне нравитесь, Кингмен. Вы отлично понимаете, где место таким подделкам, и не страдаете всеми этими мещанскими комплексами. Давайте поступим, как пещерные люди, и выцарапаем свое граффити на этом ничтожном холсте. — Когда она смеялась, ее шанелевские массивные сережки позвякивали, как колокольчики на ветру.
Француз охарактеризовал бы ее как рас[22], немец заявил бы, что она райн рассиг[23], проще говоря, она была породистой — определение, в равной степени применимое к лошадям, собакам и женщинам. Нервная и надменная, она в каждом своем проявлении казалась настолько аристократичной, что могла не задумываясь выбросить в мусорную корзину хорошие манеры и представления о вкусе и моде, исповедуемые средним классом. Кингмену она начинала казаться очень даже привлекательной. Сидеть рядом с ходячим скандалом — в этом есть что-то возбуждающее.
На Кингмена произвела сильное впечатление смена блюд: официанты в белых париках, рубашках с кружевными отворотами и атласных жилетах, как по команде, убрали первую смену блюд из-под правой руки гостей, в то время как слева их двойники в точно таких же нарядах поставили перед каждым гостем большую серебряную тарелку, накрытую серебряным колпаком. Когда все тарелки заняли свое место на всех сорока столах, официанты в белых лайковых перчатках театрально и торжественно одновременно сняли крышки, представив взору гостей новое яство. Европейская четкость! Кабачок, нафаршированный горячим с пылу с жару рисотто, увенчанный черной стружкой-трюфелями в кольце из сырков-горгонцола, и все это — на серебряной тарелке. Кингмен помедлил, чтобы посмотреть, какой вилкой воспользуется Сириэлл, но тут же решил, что лучше отказаться от этой мысли. Эта особа голубой крови с ее мятежным характером могла запросто съесть руками и фуа гра[24], а потому он не мудрствуя лукаво взял следующую по очередности вилку, как это было принято в свое время в Боксвуде. Как он и ожидал, Сириэлл быстро разочаровалась во втором блюде; ковырнув его, она прямо пальцами засунула в рот изрядный кусок трюфеля.
— Какое бездарное и дешевое меню. Точь-в-точь как эта самая Фредерика! — Движением глаз она велела Кингмену пододвинуться поближе. — Регарде[25], друг мой, автор-имитатор всех этих гостевых карточек ужинает в числе прочих гостей. Вон он, за соседним столом. С какой радостью я стала бы каннибальшей, и его увидела бы на своей тарелке. — Она облизнулась, и Кингмен заподозрил, что его соседка вовсе не шутит.
— И что же этот Отто, как-там-его-дальше-звать, сделал вам?
— Не мне. — Она скрестила два налаченных «Красным коварством» ногтя поверх сигареты. В Боксвуде курить между сменой блюд считалось верхом неприличия. Кингмену стало любопытно, что будет, если он закурит одну из своих сигар. Он тоже не был расположен есть рис из тыквы.
— В миру он мошенник. А вообще-то никто, всего лишь жалкий копиист. Копировать идеи другого человека, его палитру — это худший из всех возможных грехов. Даже убийца и тот похищает лишь жизнь, а имитатор похищает бессмертную душу! — Сириэлл постучала себя кулаком в грудь, туда, где, как она считала, располагается ее сердце. — Отто Убельхор только что вышел из тюрьмы. Слышали, вероятно, о том, как он подделал шесть полотен де Реснэ, а также несколько работ Ренуара и Ван Гога? Две из них попали аж в Метрополитен-музей, а остальные разошлись по самым значительным частным коллекциям мира. Эти новоявленные варвары, собиратели произведений искусства, оказались не в состоянии обнаружить подделку.
Она обернулась и кивнула головой в сторону Отто Убельхора.
— Он, должно быть, достаточно ловок, чтобы обвести вокруг пальца всех этих экспертов. И это при том, что любой мало-мальски сведущий искусствовед или хранитель музейной коллекции легко отличит подделку от подлинника.
Кингмен был совершенно очарован. С тех пор, как он начал заново творить себя и свою биографию, он, как никто другой, мог оценить всю прелесть высококлассной подделки.
Сириэлл взглянула на Кингмена с неодобрением.
— Это величайший мастер подделки на всем земном шаре. Когда он пишет под Ренуара, он использует те же пигменты, что и сам Ренуар. Отто смешивает краски так, чтобы они давали тот же оттенок, что и ренуаровские работы 1880 года. Даже холсты, которые он использует, натянуты на рамы в 1880-ом; он использует для этой цели оригинальные картины третьестепенных художников, соскабливает живопись и пишет заново, так что даже холст у него аутентичен. Соответствие историческому периоду и так далее, ну, вы меня понимаете! Он — худшая разновидность имитатора. У него не бывает ошибок, сомнений или метаний. Он творит свои поддельные шедевры не из любви к прекрасному, а ради чистогана!
— Если он настолько искусен, почему же он не напишет что-нибудь свое? — спросил заинтересованный Кингмен.
— Потому что он не имеет своих собственных мыслей или идей. Потому что нужно стать великим философом и великим мастером, прежде чем превратиться в великого художника. Потому что он не более чем ремесленник, такой же, как плотник или столяр.
Кингмен, повернувшись, украдкой взглянул на Отто Убельхора.
— У него, должно быть, куча денег? — Собственное финансовое неблагополучие продолжало глодать хозяина «Кингаэр».
Сириэлл начала терять терпение.
— Нет, нет и нет! Специалист по фальшивкам по определению не может иметь много денег. Пенки снимает тот, кто продает его продукцию. Сам имитатор получает только крохи с барского стола.
Сириэлл свела два «красно-коварных» ногтя, демонстрируя, как малы гонорары ненавистного ремесленника.
А Кингмен тут же произвел в голове расчеты. Мишима заплатил пятьдесят два миллиона долларов за крохотную картинку де Реснэ, художника, на котором он помешан. Продав Мишиме десять подделок под того же де Реснэ, выполненных этим Отто Убельхором, можно загрести полмиллиарда баксов и обеспечить высокий полет его дорогой «Кингаэр». Интересно, есть ли телефон Отто Убельхора в справочнике? Кингмен сразу повеселел, ему вдруг захотелось расцеловать Сириэлл де Реснэ.
Та же, вооружившись вилкой, расправлялась с третьим блюдом, единственным, которое она нашла аппетитным. Холодный угорь в виде туго натянутого лука на ложе из устриц. Как только Сириэлл прикончила свою порцию, Кингмен предложил ей свою. Но тут все джентльмены за столом неожиданно поднялись, заметив, что баронесса и Флинг встали.
