Карен Мари Монинг
Рожденные лихорадкой
Наше представление о чем-то соответствует одному из четырех утверждений: или это нечто является тем, чем кажется; или не является тем, чем не кажется; или является не тем, чем кажется; или является тем, чем не кажется. Дело мудреца определить какое из утверждений истинно в отношении этого нечто.
— Эпиктет
…когда Та, Что Пришла Первой, отдала Песнь тьме, Песнь ринулась в бездну, наполнив её жизнью. Галактики и сущности возникли из небытия, родились солнца, луны и звезды.
Но Та, Что Пришла Первой, была такой же недолговечной, как солнца, луны и звезды, поэтому передала Песнь первой женщине Истинной Расы, чтобы та могла пользоваться ею во времена великой нужды и с большой осторожностью, ведь за использование несовершенной Песни приходится платить цену— подобное могущество не должно быть абсолютным. Она предупреждала своих Избранных о том, что мелодия не должна быть утеряна, иначе её части придется собирать заново по всем уголкам вселенной.
Конечно же, она была утеряна. Со временем всё теряется.
— Книга Дождя
Дублин, Ирландия
Ночь была дикой, волнующей, неистовой. Беспрецедентной.
Такой же, как и он сам.
Словно незапланированный эпизод в фильме с четко прописанным сценарием.
Пальто развевалось за его спиной, будто темные крылья. Он прошел по мокрой от дождя крыше водонапорной башни, присел на корточки у самого края и, сложив руки на коленях, посмотрел на город внизу.
Молнии сверкали золотым и багровым, ненадолго покрывая позолотой темные крыши и мокрым серебром улицы. Газовые фонари светились янтарем, в окнах тускло полыхали огоньки, а воздух был наполнен магией Фэйри. По булыжной мостовой стелился туман, расползаясь по аллеям, окутывая здания.
Нет такого места, где бы ему хотелось быть больше, чем здесь — в этом сияющем городе, где люди нового времени ходят бок о бок с языческими божками. За последний год Дублин превратился из нормального города с толикой магии в город, до дрожи переполненный магией, лишь с толикой нормальности. Сначала он преобразился из процветающего средоточия человеческой активности в пустынную ледяную оболочку, а затем в свое текущее воплощение. Сейчас он бурлит жизнью, как и те, кто смог выжить и теперь пытается завладеть контролем над ним. Дублин стал полем сражения, на котором баланс силы смещается каждый раз, когда очередной ключевой игрок, неожиданно для самого себя, выбывает из строя. Ничто не дается просто. Каждый шаг, каждое принятое решение — вопрос жизни и смерти. Интересные настали времена. Жизнь смертных коротка. И потому невероятно захватывающая. Ведь если смерть твой постоянный спутник, ты спешишь жить. Насыщенно.
Ему известно прошлое. Украдкой видел он и множество возможных вариантов будущего. Как и его непредсказуемые обитатели, Дублин не вписывается ни в одну из вероятностей. Последние события не отражались ни в одном из тех вариантов будущего, что он видел. Невозможно предсказать, что произойдет дальше. Возможности бесконечны.
И ему это нравится.
Судьбу неверно именуют. Она всего лишь иллюзия, за которую могут ухватится те, кто теряя контроль над обстоятельствами, просто обязан верить, что у их никчемного существования есть некая высшая цель, таинственный замысел, который оправдывает их страдания.
О, горькая правда: судьба всего лишь космическое отхожее место. Такова природа вселенной — она выбрасывает всё инертное, неспособное проявить собственную волю. В состоянии покоя всё затормаживается. А движение придает ускорение. Судьба же снайпер, предпочитающий неподвижные цели подвижным.
Он бы хотел каждое здание в городе расписать граффити: «НЕ СУДЬБА ЭТО. А ВАША СОБСТВЕННАЯ ГЛУПАЯ ЧЕРТОВА ВИНА.» Но знает, что это бесполезно, ведь признав, что судьбы не существует, им придется признать, что ответственность лежит на них самих, а он не стал бы на это ставить.
И всё же… время от времени появляется кто-то, кто, как он сам и как этот город, бросает вызов всем ожиданиям и, прекрасно отдавая себе отчет в том, к чему приводят его действия, посылает судьбу на три веселые буквы при каждом удобном случае. Кто-то, кто не просто существует.
Кто живет. Бесстрашно. И готов заплатить любую цену ради собственной свободы. Таких он понимает.
С ухмылкой он обвел взглядом город.
С башни ему было видно даже неспокойное, с пенистыми гребнями волн море, серибристо-черную поверхность которого оттеняли силуэты огромных заброшенных судов, барж и более обтекаемых кораблей, раскачивающихся на штормовых волнах, чьи белые паруса хлестали от порывов пронизывающего ветра.
Слева от него простирались крыши, ещё одно темное, залитое дождем море, укрывающее тех немногих людей, что пережили падение древних стен, скрывавших фейри тысячелетиями.
Справа на тихой покрытой брусчаткой улице легкоразличимое в сиянии прожекторов между пабами, фешенебельными магазинами и обширной заброшенной частью города, опустошенной ненасытным аппетитом Теней, находилось необычное место, бросающее вызов однородности пространства, известное как «Книги и Сувениры Бэрронса», и которое являлось не тем, чем казалось на первый взгляд.
Где-то там внизу, где неоновые вывески отбрасывают на асфальт изломанные радуги, и где водостоки, направляя потоки воды, образуют из давно заброшенных катакомб огромную подземную сливную систему, а по улицам как открыто, так и скрываясь, ходят фейри, находится и бывший владелец, если этим местом вообще можно владеть, этого книжного магазина; его по-макиавеллиевски безжалостный брат; и невидимая женщина, которая, как и здание, на которое она претендует, является не тем, чем на первый взгляд кажется.
А ещё левее, если двигаться по извилистым проселочным дорогам где-то час вдоль унылой пустоши, а потом ещё один сквозь по-фэйрийски буйную растительность, находится ещё одно из тех древних мест, которыми невозможно обладать, и которым решительно настроена управлять выдающаяся, могущественная женщина.
Бэрронс, Риодан, Мак, Джада.
Перспективы грандиозны, поразительны. Обычно он прекрасно представляет себе, как всё может обернуться… Но не в эти времена: непредсказуемые и спонтанные.
Он запрокинул свою темную голову и рассмеялся.
Такие же, как и он сам.
Это конец известного нам мира…[1]
