Это было долгое, холодное...
Тысячелетие.
Написав эти слова, Томас остановился. Столько времени пройти никак не могло. Или могло? Нахмурившись, он посмотрел на календарь на своем КПК, который Мерлин привезла ему из того времени, которое люди будущего назовут двадцать первым веком, и тихо присвистнул.
Нет, столько времени не прошло, хотя он жил в таком месте, где время теряло свое значение. Оставалось только его ощущение, поэтому он и написал это слово. Оно звучало лучше, чем "всего несколько веков", а в этом, как он узнал, и заключался смысл его работы. Правда была важна, но не так, как удержание внимания читателя. Новости нагоняли на людей скуку, а вот художественные произведения...
Это была золотая жила. Во всяком случае, для других людей. Здесь не было денег, да и всего остального тоже почти не было.
Однако он отклонился от темы. Тысячелетие или нет, все равно прошло слишком много времени с тех пор, как он был свободен.
"Кто заключает сделку с дьяволом, расплачивается вечно", – любила повторять его милая старая матушка. Жаль, что он плохо слушал – но в этом-то и состоит проблема всех так называемых "бесед". Как часто бывает, даже если вы переводите дыхание, вы не столько слушаете собеседника, сколько планируете свою дальнейшую речь. Само собой, он был самонадеянным юнцом.
"Что может знать древняя старуха?" – думал он. Он же был Томасом Мэлори. Сэром Томасом Мэлори, не забудьте про рыцарское звание. Оно было для него крайне важно.
В его время это слово означало, что он был человеком с определенным положением и возможностями.
Человеком, ни хрена не понимающим в жизни. (Тому очень нравился этот словесный оборот из других веков, которому его научил Персиваль. Некоторая фразеология последнего времени стала такой цветистой... Но вернемся к тому, о чем он думал.)
Жизнь давалась ему довольно легко. Он родился в благополучной семье. В милой семье. В слове "милый" чисто случайно оказалось пять букв. Так и есть, посмотрите сами в словаре. Оно означает: быть достойным. Приятным. Галантным.
Скучным.
Как любой уважающий себя юноша, он сбежал от всего милого как можно дальше. Это слово было для тюфяков (еще одно слово из пяти букв). Для мямлей и дураков (видите, все плохое состоит из пяти букв [даже слово "плохо"]).
А Томас дураком не был. По крайней мере, так он думал.
До того самого дня, когда он встретил ее. (Пожалуйста, сделайте тут сноску, что по-французски слово la douleur, то есть "боль", женского рода). И этому есть причина. Не деньги, а женщины были источником всех пороков (это был трюк со стороны их пола, потому что в слове "женщина" семь букв, а вот в слове "девка" их тоже пять. Это было сделано для того, чтобы сбить с толку нас, бедных мужчин, чтобы мы и не поняли, насколько они порочны и губительны).
Но вернемся к нашей истории. Без сомнения, женщины – средоточие всех пороков. Или на крайний случай причина морального падения любого доброго мужа.
И Том должен был об этом знать. Он отлично справлялся сам по себе до того самого судьбоносного дня, когда ему явилась она. Как небесное виденье, она переходила улицу в голубом платье. А может, в зеленом. Дьявольщина, после всех этих веков оно вполне могло было быть коричневым. В то время цвет ее платья значения не имел, потому что он, честно говоря, в своем воображении представлял ее обнаженной.
И он усвоил один очень важный урок. Никогда не представляй обнаженной женщину, способную читать твои мысли. Во всяком случае, если ты не законченный мазохист.
Мазохистом Том не был. Хотя, учитывая его нынешнее затруднительное положение, может, и был.
Ведь только настоящий мазохист опрометью бросится через улицу, чтобы познакомиться, и влюбится в Мерлин.
Том перестал писать.
– А теперь, добрый читатель, прежде чем ты решишь, что я странный, позволь мне объяснить. Понимаешь, в древней Британии слово "Мерлин" означало не имя. Это был титул, и тот, кто носил его, мог быть как мужчиной, так и женщиной. А моя Мерлин была красивым белокурым ангелом, который, как оказалось, не умеет прощать. Откуда я знаю? Смотри первый абзац, где я рассуждаю о тысячелетнем заключении… плюс-минус несколько веков, но это все равно звучит не так впечатляюще, как тысячелетие.
Выпалив это, Том почувствовал себя немного лучше. Но не особенно. Как может чувствовать себя лучше человек, сидящий в подземелье? Потому что такова была правда. Нет в аду ярости страшнее, чем гнев женщины.
– Вот куда тебя может завести кружка пива с приятелями.
Правда, в его случае это скорее был бочонок эля. Но не стоит забегать вперед.
Горестно вздохнув, Том опустил перо в чернильницу и вернулся к своему пергаменту. По правде говоря, он мог бы писать и более совершенными средствами, но поскольку все началось именно с пера и пергамента, он хотел, чтобы эта обличительная речь была записана таким же способом. В конце концов, это была его версия развития событий. Проще говоря, истина. В то время как остальные могли лишь предполагать, он знал правду.
И нет, эта правда не поможет ему выйти на свободу. Только Мерлин могла его отпустить, а это… уже совсем другая история. Эта история началась с того, что несчастный опьяненный мужчина увидел на другой стороне улицы свою Афродиту. Она остановилась и оглядывалась вокруг, словно что-то потеряла.
"Меня, – подумал он. – Ты ищешь меня, а я вот он, здесь".
И позабыв обо всем, желая лишь услышать голос возлюбленной, пока она не ушла прочь, он бросился к ней и чуть не погиб под копытами лошади ломового извозчика. Том не слишком ловко увернулся и абсолютно бесцеремонно свалился в корыто.
Вымокший, но, прихотью Купидона, все еще очарованный, Том попытался выжать одежду, прежде чем снова направится к ней… на этот раз уже обращая внимание на дорожное движение.
Он не мог дышать. Не мог думать. Не мог высушить чертову одежду, впитавшую запах грязной воды. Все, что он мог, – это смотреть на Калипсо{Калипсо – в древнегреческой мифологии нимфа, жившая на острове Огигия на Крайнем западе, куда попал спасшийся Одиссей на обломке корабля, разбитого молнией Зевса за истребление быков Гелиоса. Калипсо держала у себя Одиссея 7 лет, скрывая от остального мира. Она тщетно желала соединиться с ним навеки, предлагая ему бессмертие и вечную юность. Одиссей не переставал тосковать по родине и жене. Наконец боги сжалились и послали к ней Гермеса с приказанием отпустить Одиссея. Калипсо против воли вынуждена была его отпустить, предварительно оказав ему помощь в строительстве плота, на котором он и пустился в дальнейшее плавание.}, ждавшую (как он себя убеждал), что он подойдет и заявит на нее свои права.
