Катерина Шишканова - Крылья ангела

Яркие не по-осеннему огромные звёзды перемигивались на небосводе, осыпаясь за светлеющий горизонт частым серебряным звездопадом. Бледнеющая луна лениво укуталась в саван из ползущих с запада громоздких туч. Ей было абсолютно начхать на пасторальную картинку просыпающейся зари. И клубящаяся растущая гроза только усыпляла слабыми громыханиями и редкими сполохами зубчатых молний.

Когда пробился первый солнечный луч, я наконец-то продралась сквозь шиповник, оставив на его колючках половину одежды и несколько клоков рыжеватой шерсти с хвоста. Овраг оказался слишком глубоким, чтоб из него можно было выбраться с первого захода. Увязнув в первых же зарослях лопуха и уткнувшись в сухую перед дождём землю, я окончательно уверилась в том, что сегодня не мой день. И вообще неделя не задалась.

Ливень хлынул — резко и сплошной стеной, окатив меня с ног до головы.

Вот и замечательно, можно не переживать за свою сохранность: дождь не солнце — вымочит не испепелит.

Моя половина лачуги встретила тишиной и запустением — словно смерч прошёл. Очередной внеочередной осмотр, чтоб их всех… Интересно, что они постоянно ищут у своих сотрудников — клочки Библии или мирру с ладаном вместо туалетной воды на столике? За последних полсотни лет этих обысков на каждый месяц по пять штук, надоели до чёртиков.

Проползла внутрь, даже не соизволив открыть дверь хотя бы ради приличия: так и прошла сквозь стену, шипя от соприкосновения с материей, изломанной пространством. Не самые лучшие ощущения даже для здорового тела, но открывать щеколду сожжёнными до кости пальцами было выше моих сил. Споткнулась и неловко вписалась в косяк, задев локтем.

— У-уу, чтоб вас всех!..

— Не ругайся, пожалуйста, — смазанный силуэт возник в проёме спальни, едва заметный и из-за раннего рассвета, и из-за проклятой жидкости, разъевшей глаза. Он всегда возникал без предупреждения. И всегда не вовремя. — Это отвращает от тебя светлый лик Девы Марии и…

— Поди к чёрту!

Его только не хватало! Сейчас начнётся проповедь во имя спасения так называемой души…

— Я так и знал! — патетично завёл этот зануда. — Я же предупреждал, чтоб ты не совалась в то логово.

— Не хочу напоминать, но у меня работа такая.

Тип прищурил лазоревые глаза, наконец-то рассмотрев, в каком я состоянии.

— Отлично выглядишь, — хмыкнул, но я поняла, что он обеспокоен и даже слишком.

— Агат, или помоги, или проваливай, — через силу выплёвывая слова прохрипела я. Потом, кажется, ноги мои подломились и я упала в пыль к его стопам, бесславно завершив столь идиотскую вылазку.

Меня аккуратно взяли на руки и унесли в спальню, содрали лохмотья одежды, пропитавшиеся сукровицей и чёрной кровью, промыли раны и зашептали их от дальнейшего разъедания. И ведь каждый раз хочу выучить его молитву, да всё никак времени не хватает, а ведь уже не в первый раз приползаю чуть ли не вывернутая наизнанку, словно все ловчие срединного мира объявили награду за мою рогатую башку.

— Чем это тебя так? — Агат осторожно расправил мой хвост, слаживая раздробившиеся позвонки. Я стиснула зубы: была б моя воля — оторвала бы его к чёртовой матери, одни убытки. Но нельзя, по рангу положен. Вот выполню ещё парочку заданий, тогда, возможно, меня и отметят чеканной медалькой "За усердие", после чего можно будет смело распрощаться с хвостом и укоротить рога.

— Святой водой. Пальнул дублетом, едва сгруппировалась. Ещё и ручкой сделал эдак приветливо, скотина одноглазая. Как старой знакомой.

Впрочем, мы с ним действительно уже однажды встречались. Лет шесть назад. Тогда он не досчитался сына и глаза, а я получила возможность избавиться от копыт и клыков.

— А хвост?

Не успела удрать — схватил за кисточку, поганец, и как следует дернул на себя, одновременно выкрикивая какую-то бесогонную молитву. Здоровенный такой, и не поймёшь — человек или медведь. Ещё и борода до колен. Для верности всё в той же святой кислоте вымочена, чтоб до горла дотянуться не смогла. И цепочка за ней припрятана серебряная с крестиком, как самый последний и запоминающийся сюрприз. Машинально скосила глаза на ладони: кожа на них почернела и взбугрилась, ещё часок-другой — и облезет, как змеиная шкура. Вот только гады её по собственной воле сбрасывают…

Хорошо хоть серебро не заговоренное, а "всего лишь" освящённое — хоть шрамов не останется.

— Наступила неудачно, — бурчу неохотно.

А что, прикажете говорить, что меня, как поганого котёнка, за хвост покрутили да и выкинули за ненадобностью? И кто? Какой-то жалкий человечишка! Оплеванный в родительских чувствах отец. Тьфу, дуристика. Вместо того, чтоб скорбеть по умершим или душевнобольным, лучше б завёл нового и перестал морочить голову и себе, и другим.

— Кто это был, разглядела?

Агат, как заправский садист нажал на тонкий позвонок — единственный не сломанный, а выбитый, вправляя его на место. Моё шипение заглушила предусмотрительно втиснутая в зубы деревяшка. Ненавижу этого паршивого спасителя. Ведь обязательно же вынет всю… хе-хе, "душу", нахмурит высокий лоб и с непроницаемым лицом начнёт вычитывать морали. Ещё и заповеди вспомнит. Но с другой стороны, если я сейчас не отвлекусь, то просто сойду с ума.

— Влацлав, возможно, Яромир. А, может, и Стефаний. Или отец Агафий.

Все они в своё время предъявляли мне счёт за поломанные годы, разбитую жизнь и прочие несущественные или несуществующие понятия. У последнего так даже, почитай, получилось вбить в меня каплю раскаяния (я тогда почти раскаялась в том, что так и не сменила обличье, и этот приставучий червь выследил меня через двадцать пять лет на другом конце земли). Вспоминая о той встрече, до сих пор скриплю зубами: старик оказался потенциальным святым, а поскольку умер в мучениях, вознёсся прямиком в небесные кущи, оставив мне на память крестообразный ожёг на лбу и стойкую аллергию на священнослужителей.

Но эта бородатая горилла не была ни Яромиром, ни Влацлавом, ни каким-то там Стефано-Агафием. Его имени я не знала. Как и большей части своих "почитателей". В лучшем случае я помнила, за что они пытаются открутить мне башку, или хотя бы могла это предположить, ибо память услужливо стирала все ненужные события, смешивая все их жалкие "мести" в одну сплошную серую мешанину. Это для них я краеугольный камень, на котором держится весь смысл их жалкого существования. Для меня же они никто и звать их соответственно.