Сьюзан Ховач - Дом под саваном

Нам было по семнадцать лет, когда умерли наши родители. Алекзендер находился в этот момент в Хэрроу, а у меня начинался последний семестр — я училась в школе мисс Шеринг в Челтенхэме. В тот день отцу необычайно повезло на скачках, он выпил слишком много виски, забрал у кучера вожжи и помчался во весь опор по Эпсом-Даунс. На повороте карета опрокинулась. Мать, находившаяся с ним, погибла немедленно, отец прожил еще семь часов. Трагедия привлекла внимание общества, поскольку отец был влиятельным членом парламента, владел поместьем в Ланкашире и значительным состоянием, вложенным в манчестерские мануфактуры, в то время как мать была эмигранткой, бежавшей от кровопролития французской революции, дочерью аристократа, гильотинированного Робеспьером.

Мы с Алекзендером не сразу поняли, что остались без гроша. О том, что деньги и недвижимость отца, включая лондонский дом, где мы всегда жили с нашей матерью, достанутся законной жене отца, проживавшей в Манчестере, нам сообщил старый друг отца, сэр Чарльз Стоуэлл. Мой отец был настолько легкомыслен, что не потрудился составить завещание и обеспечить свою любовницу и близнецов, которых она ему родила. Я почти слышала его голос: «Завещание? Что за мрачная тема! Кто собирается умирать?» Он и дальше жил бы подобным образом, не задумываясь о том, что будет после его смерти.

Зато меня это очень волновало. Я думала об этом, возвращаясь из школы мисс Шеринг. Думала во время остановок, когда мы ели и меняли лошадей. Думала, когда мы ехали под октябрьским дождем по разбитым дорогам. Думала, оказавшись дома, в Сохо, в красивом особняке, купленном отцом для моей матери, но так и не подаренном ей. Думала, глядя на слуг, нанятых им для нас. Думала, видя тысячу вещей, принадлежавших теперь пожилой вдове из Ланкашира. Мысли о будущем беспокоили меня, когда мы с Алекзендером ехали в отель «Линкольн» к Чарльзу Стоуэллу, когда сидели в его кабинете, заставленном полками с юридической литературой, и видели за окнами лужайки, усыпанные осенними листьями.

— Но кто будет платить за мое обучение в Хэрроу? — растерянно спросил Алекзендер сэра Чарльза. — Мне осталось провести там еще год.

— Дорогой мой, — сказал сэр Чарльз — вежливый, очаровательный и весьма практичный адвокат, — боюсь, вам не придется вернуться в Хэрроу.

Алекзендер не сразу понял смысл этих слов.

— Но я хочу поступить в Оксфорд, — заявил он.

Я уловила дрожь в его голосе; Алекзендер явно испугался.

— Что будет с моим образованием?

— Я сочувствую вам, — ласковым тоном произнес сэр Чарльз, — но поскольку мы вполне откровенны друг с другом, позвольте мне сказать следующее: вам повезло, что вы успели получить хоть какое-то образование. Вы могли оказаться в значительно худшей ситуации. К счастью, ваша сестра проучилась пять лет в превосходном заведении для молодых леди в Челтенхэме и сможет найти для себя место гувернантки. Как старый друг вашего отца, я, конечно, употреблю свое влияние, чтобы помочь вам в поисках работы, но, надеюсь, мисс, — он посмотрел на меня, — вы понимаете, что ваше социальное положение смутит любую приличную семью. Однако существуют богатые купеческие семьи, готовые нанять девушку с хорошим воспитанием. Думаю, нам удастся выбрать нечто подходящее. Что касается вас, сэр, я рекомендую службу в армии, поскольку вы слишком молоды для должности воспитателя и не владеете какой-то профессией.

— Я не хочу идти в армию, — сказал Алекзендер. Он явно перепугался, лицо его побелело. — Не хочу становиться солдатом.

Во взгляде сэра Чарльза читалось: «Нищим не приходится выбирать». Слава богу, он не произнес это вслух. Сочувственно улыбнувшись, он махнул рукой и воздержался от комментариев.

— Можно задать вам вопрос, сэр Чарльз? — сказала я.

— Конечно.

Он посмотрел на меня глазами юриста. Они были темными и блестящими. Его взгляд задержался на моих губах. Наконец наши глаза встретились.

Я почти услышала презрительный голос матери: «В таких женщинах, как ты или я, мужчин интересует только одно. И чем лучше воспитан и более добродетелен мужчина, тем сильнее этот его интерес. Не заблуждайся на сей счет».

— Какой суммой денег мы сейчас располагаем? — вежливо спросила я сэра Чарльза.

— Среди вещей твоей матери обнаружили двадцать пять фунтов. Вам принадлежат также ее драгоценности, гардероб и другие предметы, подаренные ей вашим отцом. Дом, разумеется, является собственностью миссис Кавендиш. Она имеет право рассчитать и уволить слуг при продаже особняка.

— Значит, у нас есть немного денег.

— Их хватит, — сказал сэр Чарльз, — чтобы прожить до того момента, когда вы подыщете себе место. Это верно.

— Спасибо, — сказала я. — И когда мы должны освободить дом?

— Миссис Кавендиш просит вас сделать это как можно скорее. Ее старший сын, наследник вашего отца, мистер Майкл Кавендиш, выехал в Лондон из Манчестера, чтобы уладить здесь дела погибшего. Полагаю, он займется продажей дома.

— Понятно.

Отец говорил нам о Майкле: «Такая же зануда, как его мать, и вдвое более чопорный». Его любимцем был второй сын, Ричард. Еще он имел четырех дочерей, все они были старше нас, поскольку наши родители познакомились после рождения последнего ребенка миссис Кавендиш. Нам было трудно представить себе наших сводных братьев и сестер, которых мы никогда не видели. Еще труднее нам было представить первый дом отца. Он всегда казался полностью принадлежавшим нам, мысль о том, что мы делим его с кем-то, казалась абсурдной. Лишь однажды я столкнулась с реальностью, о которой никогда не забывала моя мать. Это случилось давно, когда я еще ребенком вышла на цыпочках из моей спальни, чтобы проводить родителей, собиравшихся в Воксхолл. Они ссорились в прихожей на глазах у лакея. Я помню бедного лакея, покрасневшего от смущения; застыв возле двери, он делал вид, будто не слышит голоса матери: «Тебе не приходит в голову, что мне надоело посещать Воксхолл и слушать шепот великосветских лондонских сплетниц, мол — это Марк Кавендиш со своей французской любовницей-аристократкой? Ты не думаешь, что меня задевает изоляция от общества, в котором я была принята? Неужели ты, знаток лондонского света, не понимаешь, что значит быть не просто любовницей, а содержанкой с двумя внебрачными детьми?»

Моя мать всегда испытывала чувство горечи. Она слишком хорошо помнила свою жизнь в большом французском замке на берегу Луары, брак с блестящим герцогом де Флери. Это было перед революцией. Лондон конца века, в котором оказалась без денег молодая вдова спустя несколько лет, сильно отличался от привычного ей старого мира. «Эмигрантов было пруд пруди, — сказала она нам однажды. — Если ты не имел средств заплатить за жилье, никого не интересовало, какими угодьями владел когда-то твой отец во Франции. Титулы ничего не значили. Важны были только деньги, а их у нас не было. Можете ли вы, дети, понять это? Я никогда в жизни не прикасалась к наличным! Я, привыкшая к комфорту и роскоши, таскала воду в кувшине на мансарду и торговалась с мясником из-за жалкого куска мяса».