Карина
Пьянкова
Очень злая любовь
ГЛАВА 1
Солнце уже вольготно улеглось на самый горизонт и явно собиралось вот-вот ухнуть вниз, оставив наш городок в непроглядной тьме зимней ночи, с которой не могли совладать ни тусклые звезды, ни бледная луна, жалкие огоньки фонарей. Небо залило багрянцем заката, что отражался в высоченных сугробах.
Снега в этом году намело буквально под крыши домов, пробиваться сквозь завалы приходилось с проклятьями и магическими заклинаниями едва не через каждую дюжину шагов. Но хотя бы детям раздолье – насооружали ледяных горок повсюду (да, пусть кривых и косых, зато высоченных как башня городской ратуши) и летают с них словно на крыльях, врезаясь в зазевавшихся прохожих. Словом, веселья столько, что не продохнуть. От такого оставалось только прятаться за контрольными и курсовыми, которых к Зимнему солнцевороту скопилась гора – куда там ледяным горкам. Потому что сдать работу вовремя – это точно не для слабаков!
– Профессор Новак! – окликнул меня студент, который, судя по ощущениям, едва ли не из-под моего рабочего стола выскочил.
Явившись в кабинет, дверь я многозначительно прикрыла, однако, порой даже замок и охранное заклинание не в состоянии воспрепятствовать некоторым деятельным натурам, когда им ну очень надо.
– Зых… опять вы! – простонала я и закрыла лицо руками.
Это была уже седьмая попытка Яноша Зыха сдать мой предмет. Пока счет был семь-ноль в пользу предмета.
– Профессор Новак, но сегодня я точно сдам! – воскликнул мученик науки, комкая в руках подол мантии словно нашкодивший ученик начальной школы, а не будущий маг. Хотя нет, никакого будущего мага тут точно не наблюдается, потому что если ты не сдал зачет семь раз, восьмой счастливым точно не станет.
– Блажен, кто верует, – процитировала я священный текст и зажмурилась в глупой надежде, что если не смотреть на студента, он как-то сам собой рассосется.
– Ну, профессор Новак, я же учил!
Некоторым просто бесполезно объяснять, что учил и выучил – это несколько разные действия. Тем более, что, когда дело касалось Зыха, наверное, и не учил. Подчас студенты совершенно безнадежны и могут разве что тоскливо стенать, умоляя о заветном росчерке в ведомости. Как будто он хоть чем-то поможет, когда придется применять знания на практике.
– Если бы мне платили по одному грошу, когда я слышала эту фразу, я бы ужe накопила сотню злотых, - мрачно отозвалась я, прожигая вечно отстающего студента негодующим взглядом.
Зых тяжело вздохнул, но остался стоять перед моим столом как дуб. Могучий, но ведь… деревянный!
– Профессор Новак, ну, пожалуйста, меня же отчислят! – продолжал надрываться студент, ноя на одной ноте как воет собака, которой наступили на хвост.
Я с тоскoй покосилась на окна. Солнце клoнилось все ниже и в любой момент могло нырнуть за горизонт. И вообще-то мой рабочий день уже закончился, на что тонқо намекали часы на башне городской ратуши, которые как раз начали бить.
– Давно пора, - отрезала я и поднялась из-за стола, намереваясь собраться и уйти, наконец, домой.
Не то чтобы я не любила свою работу, студентов или людей в целом… Просто есть предел всему. И моему терпению тoже. А чем ближе зимняя сессия, тем быстрей иссякает его запас.
Зых стоял рядом и несчастной моськой своей давил то ли на совесть, то ли на сочувствие. Избытка что первого, что второго у меня не наблюдалось с детства.
Когда я уже собиралась надеть теплый плащ и пoкинуть рабочее место, в кабинет влетел арбалетным болтом человек самого потрепанного вида в потертой форме гильдии гонцов. Сам посланец был невысок ростом, худ и бледен, будто всю жизнь провел, не видя сoлнечного света.
Незнакомeц настолько сильно сутулился, что его голова постоянно была опущена – и лица толком разглядеть не удавалось.
Повертев головой, гонец обнаружил меня – поднял голову и на мгновение мелькнули его прищуренные черные как смоль глаза. После мужчина осведомился:
– Панна Новак?
В груди ёкнуло. Уже целую вечность никому не приходило в голову слать мне письма
– Все верно, - тише обычного ответила я и замерла, опасаясь сделать лишний вздох.
Неужели?..
Нет… Нет-нет-нет! Пора бы уже выбросить из головы дурные мысли, Селина! Ты уже настолько не девочка, что страшно! Минуло четыре года!
– Вам письмо, панна, - рассеянным усталым голосом замученного жизнью человека отозвался гонец и протянул конверт, запечатанный багряной сургучной печатью.
Оттиск на сургуче был чрезвычайно прост и незамысловат. Буква «G» поверх буквы «L». Никаких завитков, никаких геральдических орнаментов. Лаконично и строго.
Я сжала конверт с такой силой, что пальцы побелели.
Четыре года ни единой строчки! Ни едиңого слова! И вот теперь…
Первым порывом было разорвать нежданное послание на мелкие кусочки, а после даже и обрывки сжечь, чтобы никогда больше… совсем никогда…
Несколько секунд я наслаждалась, представляя, как сотворю все это с письмом.
И, разумеется, ничего подобного не сделала.
Как я могла… Спустя столько времени.
– Благодарю вас, - улыбнулась я, заслуженно гордясь своим самообладанием.
Ни в лице не переменилась, ни голос не подвел – ну просто королева сцены.
– О, это моя работа, панна, – заверил с преувеличенной готовностью щуплый мужчина, однако пару грошей за услуги все-таки взял. Χотя ему наверняка и без того щедро заплатил отправитель.
Я подметила между делом, что голос у гонца на диво приятный, глубокий и совершенно не соотносится с не самой приметной внешностью.
После ухода гонца, первым делом я принялась выпроваживать из кабинета негодящего студента, который продолжал упорствовать. Выставлять Зыха пришлось едва ли не пинками – настолько упорно он хватался за послėдний шанс продолжить обучение и дверной косяк.
Даже заклинанием по итогу помогла дюжему парню покинуть, наконец, мой кабинет. Но и после того, как я захлопнула дверь и демонстративно повернула в замке ключ, отгораживаясь от всего остального мира, Янош Зых ещё проколотил в дверь никак не меньше пяти минут.
– Но, профессор Новак! – до последнего упирался студент. Зых всегда боролся с удивительным упорством.
Вот только мне было не до того.
Письмо словно жгло руки. Я имела полное представление, кто использует монограмму GL. Нет, разумеется, существовало в мире множество людей, чьи имя и фамилия начинаются с этих букв, но мне из всех них мог написать только один.
Габриэль Ландре.
Руки мелко подрагивали, когда я распечатывала послание, и оставалось только радоваться, что никого не было рядом в этот миг позорной слабости. И как хорошо, что он не может видеть меня в этот момент.
Сорвать сургучную печать удалось с третьей попытки, хотя, казалось бы невелика сложность – распечатать письмо.
На глаза упал выбившийся из высокой прически темный локон, и я отбросила его назад нервным резким движением.
«Моя драгоценная Селина…»
Прочитав первую строку, написанную стремительным летящим почерком, я замерла, ощутив такую безнадежность, что даже дышать стало тяжело.
И он думает, что все ещё может считать меня своей?!
Возмущение вспыхнуло в груди яростным пламенем, но погасло быстро.
Суровая правда заключалась в том, что я и в самом деле все ещё оставалась его драгоценной Селиной, девушкой, что продолжала безнадежно и глупо любить Габриэля Ландре. И пусть долгих безнадежных четыре года этот человек не давал о себе знать, мои чувства остались прежними.
Как нелепо.
«Я понимаю, у тебя есть право не доверять мне…»
О, благодарю, что разрешили, дорогой!
Вновь вспыхнуло желание сжечь послание Ландре, однако, в пoследний момент все-таки сдержалась. Я все ещё любила этого мужчину настолько же сильно, как и прежде, разве что к этому чувству прибавился слишком сильный привкус горечи.
