Баллада о неудачниках - Юлия Стешенко

Я передернул плечами, отлепляя от спины рубаху. Кольчуга прогрелась, и спина была мокрой от пота, голова под шлемом чесалась немилосердно. Можно было бы, конечно, все это железо снять и закинуть в телегу — но это же, мать его Рокингемский лес. Я подумал, что похож на муху, упавшую в мед. Нет, осу. Твердую злую осу, упорно продирающуюся через вязкую липкую сладость.

Копыта глухо чавкали в размокшей глине.

— Далеко еще?

Горшечник кивнул, потом замотал головой, придурковато улыбаясь.

— Туточки, господин, рядышком. Прям за поворотом.

Я прищурился. Дорога уходила вперед, прямая, как копье.

— Какой поворот, олух?

— Туточки уже. Сейчас будет.

Этот идиот продолжал улыбаться. Капля пота сползла у меня по лбу и повисла на носу. Я дунул, сбивая ее, и бессильно выругался. День только начинался.

Радостная весть об очередном трупе застала меня за завтраком. За окном раздались вопли, кто-то блажил и причитал, поминая казни господни, диавола и почему-то мздоимцев. Я подумал было, что надо подойти к окну и глянуть, а потом решил — а какого черта? В карауле был Тобиас, и со всякой ерундой он вполне мог и без начальственного ока разобраться. А если не ерунда… Ну, тогда все равно мне доложат. Это дерьмо мимо не пролетит, как не уворачивайся.

Так что я поддел ножом кусок яичницы и отправил в рот. Масла Марта пожалела, а вот соли — нет. Не знаю, почему шериф Паттишалл до сих пор ее не уволил. Подозреваю, из-за задницы. Если бы готовка у Марты была хороша так же, как задница, мы бы тут все в двери не пролезали.

Я как раз примеривался ко второму куску, выбирая самый необгорелый, когда по лестнице прогрохотали шаги. Дверь распахнулась, и в комнату ввалился Тобиас, волоча за собой что-то мелкое, расхристанное и вонючее.

— Доброго утречка, господин. И аппетита хорошего.

Я с усилием проглотил недожеванное, запил вином.

— Что еще?

— Вот, — Тобиас выпихнул вперед сухонького мужичка неопределенного возраста. Тот мелко кивал, трясся и сиял щербатой улыбкой. — Повтори, чего мне говорил.

— Ага, ага, конечно, всеобязательно. А вы кто будете? — мужичок подслеповато на меня прищурился.

— Я? Помощник главного мздоимца. Так что случилось?

Когда этот уродец перестал икать, извиняться и признаваться мне в любви и бесконечном уважении, оказалось, что случился труп. В Рокингемском лесу, прямо на тракте. Просто-таки невероятная невероятность. Лечь и не встать. Я вздохнул, отодвинул тарелку с яичницей и приладил на лепешку кусок ветчины.

— Ну и зачем этого болвана сюда тащить было? Сами не могли догадаться съездить и все осмотреть? Первый раз, что ли?

— Так не разбойнички это, сэр Марк, — Тобиас скривился, будто кислое яблоко раскусил.

— Да, не разбойнички, — влез мужичок. — Точно не они! Лихие люди или стрелами тыкают, или мечами рубят. А чтоб напополам разрывало, такого не слыхал. И конь там же лежит, весь подранный.

— Кажется, опять, — даже сквозь грязь и щетину Тобиас смотрелся бледно. Я почувствовал, что есть уже как-то не очень хочется. Твою долбаную мать.

— Вот же зараза. Ну что, седлай, — я старательно утрамбовал в рот остаток хлеба. Хочется — не хочется, а когда будет обед и будет ли он вообще, даже гадать смысла не было. Сначала поездка, потом объяснение с Саймоном Паттишаллом, и вот потом уж точно аппетита не будет. Надерусь в очередной раз — и все дела.

Так что вскоре мы тащились по вязкой, как овсяный кисель, дороге, приноравливаясь к шагу запряженной в повозку лошаденки. Жара давила, мерзкий привкус яичницы прилип к языку, а проклятый горшечник болтал, не затыкаясь. Я уже знал все его гадскую родню до седьмого колена, включаю тетку Мэб с больными коленями. И что мне теперь делать с этими знаниями?

— Долго еще?

Мужичок осекся и растерянно заморгал.

— Вот уже туточки почти, господин хороший. Я тут завсегда езжу, горшки на продажу вожу, у меня товар отличный, меня тут все знают. Чуть-чуть осталось, вы мне верьте.

— Ты это пятый раз говоришь!

— Христом-вседержителем и всеми святыми клянусь!

— Не дай бог тебе соврать. Я тебе личную встречу со святыми организую.

Мужичок дробно закивал. Я врал, и знал, что врал, и все это знали, включая горшечника. Чертов болтун пока что был единственным свидетелем и немало наслаждался значимостью собственной роли.

— Вон, вон поворот! Видите?

Мужичок ткнул пальцем вперед, и я протер слезящиеся от пота глаза. Действительно, стена деревьев наваливалась на дорогу, и тряская колея отклонялась вбок, к западу.

— Слава тебе господи. Наконец-то. Вот уж не думал, что буду так радоваться свиданию с трупом.

Первой мы увидели лошадь. Гнедая кобыла перегородила дорогу, отпечатки копыт в глине были полны черной густой кровью. Солнце жарило, и над дорогой стоял густой смрад тухлятины. Я спешился, присел, разглядывая выеденное нутро. Мухи били о шлем дробно и гулко, будто кто-то камешками кидал.

Кем бы ни был неведомый хищник, над кобылой он поработал основательно. Кишки растянуло по всей дороге.

— Вот, видите, господин, я ж говорил!

— Да помолчи ты…

Я поднялся, обошел кобылу, стараясь не наступать в протухшую кровь. Из бедра был вырван изрядный кусок мяса, сквозь ошметки плоти белела кость. В ране черным ковром клубились мухи. Я махнул рукой, и они взлетели, повисли в воздухе, возмущенно жужжа.

— Тьфу, дрянь.

Как там говорил брат Гуго? Более всех отец небесный возлюбил болезни, камни и мух, поэтому создал их довольно. Отец Гуго был старый склочник и сластолюбец, но насчет мух и камней был прав.

— Эй, Тобиас, гляди, — позвал я.

— Опять то же самое? — Тобиас тут же высунулся из-за левого плеча, как злой дух — если, конечно, духи воняют чесноком и элем.

— Один в один.

Следы зубов на кости, глубокие и ровные, походили на оставленные плугом борозды. Кто бы ни заел лошадь, пасть у него была, как сундук. И зубы, как грабли — частые, крепкие и острые.

— Это что ж за тварь такая, что мясо жрет, а клыков не имеет? — Тобиас сдвинул шлем и потер красный