– Это называется камея, – объяснила она племяннику при первом же разговоре, заметив, что он глаз не сводит с необычной безделушки. – Старинная вещь, настоящая драгоценность. Досталась мне от бабушки.
Вадим только кивнул, но простые слова тетки вызвали в его душе целую бурю эмоций. Его, деревенского мальчишку, поразило то, как она просто сказала о том, что вещица дорогая. Сказала ему, чужому, в сущности, человеку, которого видит в первый раз, которого знать не знает! Какая она… доверчивая. Совсем не знает жизни. Да за ней самой глаз да глаз!
Они зажили ладно. Помогали друг другу, как могли, кое-как перебивались на зарплату Дарьи Ивановны. Вадим пошел учеником на завод, потом его призвали в армию. Дарья Ивановна проводила его, даже всплакнула.
В армии Вадиму понравилось – там все было ясно, все понятно, и кормили по часам. Командир даже советовал Акатову стать военным, предрекал ему блестящее офицерское будущее, но тот только скреб пятерней в стриженом затылке. Это сколько ж надо служить-то, пока до, скажем, генерала дослужишься, а сладко пожить теперь уже охота! Нет, в жизни надо определиться по-настоящему!
Вадим демобилизовался и поступил в институт, хотя сам не очень-то верил, что сможет, что мозгов хватит. Выручило его упорство и особого рода, крестьянская, от корней, сметливость. Выбрал институт себе по плечу – сельскохозяйственный, факультет технологии кожи и меха. Знакомые говорили, что специальность это престижная, с такой не пропадешь. Но уже и стипендия стала подмогой, Акатов если и не был в первых рядах, то и не прогуливал, не отсыпался с похмелья на «камчатке», не отличался в студенческих гулянках, не водился с нехорошими девушками. Дарья Ивановна гордилась им… Жаль только, что она не дождалась, когда Вадим получит свою престижную профессию. Вадим заканчивал институт, когда ее не стало. Но тетка успела прописать племянника в своей квартире. Таким образом, мечта Акатова начинала сбываться…
Он хлопотал, чтобы устроить похороны по-людски, и все переживал, что никто из родни не проводит Дарью Ивановну в последний путь – не телеграфировать же отцу в деревню! Да и жив ли был отец, не допился ли за эти семь лет до смерти, не угодил ли по пьяному делу в пруд на своем тракторе, не угорел ли в собственной избе от не вовремя закрытой вьюшки? Этого Вадим не знал и знать боялся. Перелистал старенькую записную книжку тетки и нашел-таки один телефон – старой ее подруги Нади, живущей в маленьком военном городке километров за триста от Верхневолжска. Вадим позвонил, и ему откликнулся сочно хэкающий басок. Подруга посокрушалась, пожаловалась на дороговизну перелетов, но обещала быть на похоронах. Такое дружеское рвение показалось Вадиму подозрительным, и не напрасно!
Надя, старая приятельница покойной (в сущности, давно уже бабушка Надя), приехала не одна. Да ее и одной-то было многовато! Невероятно полная, с усами, как у Буденного, слезливая и шумная, она к тому же прихватила с собой внучку Галочку – дескать, покойница носила ее на руках «во-от такусенькую». Галочка, вернее, целая Галина была рослой барышней с выраженными формами. Истинная причина приезда Галочки выяснилась во время поминального обеда, и тут было не без подвоха.
– Умерла, умерла наша Дашенька Ивановна! – причитала подруга Надя, беспрестанно промокая слезящиеся глаза салфеткой. – А ведь обещалась о Галочке позаботиться! Иной раз скажет: и не грусти, Надюша, и голову не ломай, как надо будет Галочке поступать в институт, нехай приезжает и живет, сколько хочет! Не в общежитие ж ей идти-то, девочка домашняя, тихая, стеснительная, а там, поди, хабалки одни, обижать ее станут!
«Такую, пожалуй, обидишь!» – хмыкал про себя Вадим, украдкой рассматривая статную Галочку. Неужели она только что со школьной скамьи? А смотрится вполне созревшей девицей и совсем не тихой, не стеснительной!
«Симпатяшка, – любовался Акатов. – Впрочем, в юности они почти все симпатичны. К тридцати годам расплывется, обабится… Вон у бабуси-то какие усищи, прямо как у Буденного! А глаза синие, томные. Тоже, наверное, хороша была в молодости!»
– Ах ты ж, Галюнюшка моя, куда нам теперь податься? Что ж ты, Дарья моя Ивановна, еще не пожила на белом свете?
Вадим сидел, как на раскаленных угольях. Он не мог понять, что связывало тихую, деликатную, интеллигентную тетку с этой разбитной, наивно-нахальной бабищей. И как ему теперь быть, как реагировать на все эти «тонкие» намеки? Послать бы эту парочку куда следует… Но что, если Дарья Ивановна и в самом деле что-то там обещала своей старой подруге? Не будет ли это неуважением к памяти покойной? Да и сама Галюнюшка… Гм… Ничего себе девка. Грудки крепенькие, как репки…
Простонародная честность боролась в Акатове с простонародным же стяжательством, и первая победила.
– Я что же, – пожал он через силу плечами. – Пускай приезжает, живет, сколько надо. Если для учебы… А места хватит, комнаты-то две.
А сам подумал в ужасе – да что ж я такое несу, остолоп? А если бабуся эта усатая тоже с внучкой сюда переедет, последить там за ней, чтоб… «не обижали»? Он же этого не переживет!
– Ой, да я даже не знаю, – делано растерялась подруга Надя. – Вроде как неловко, девке-то с холостым мужчиной в одной квартире жить. Или как, ничего? По нынешним-то временам не осудится?
– Ничего, – согласился Вадим.
– Ничего, – эхом отозвалась Галя и этак повела плечиком, круглящимся под тонкой батистовой блузкой, что у Акатова в горле пересохло.
– Ну, ничего так и ничего! На бухгалтера будет Галюнюшка учиться, мы все ведь бухгалтера – и мать ее, и я до сих пор работаю… Так нехай она приедет?
– Нехай, – вздохнул Вадим.
Накануне Галочкиного приезда он, хоть и делал перед самим собой вид, будто сердится, все же прибрал и обиходил теткину квартиру. Окна и полы вымыла за небольшую денежную мзду соседка снизу, очень молодая и очень некрасивая мать-одиночка, а хозяин возился по мелочам – снял со стен и спрятал многочисленные фотографии неведомых теткиных родственников, собрал вообще все теткины платья, туфли, пальто, шарфики и отдал все той же соседке, предложив, что пригодится, взять себе, а остальное раздать подъездным старушкам либо выбросить. Немногие ценные вещи: два истертых обручальных кольца, одно теткино, другое ее мужа, дешевенькие сережки с красными камушками, брошку с камеей, лежавшие в палехской шкатулке, – он припрятал в шкаф. Хотел было собрать и куда-нибудь устранить фарфоровые фигурки, которые в изобилии украшали все горизонтальные плоскости теткиной квартиры, – всех этих сытых мопсов, увесистых балерин, пионерок, узбечек, унылый выводок слоников с отбитыми хоботами, но вспомнил коровьи очи Галочки, ее сдобные плечики и передумал, отттащил все безделушки в комнатку, предназначенную квартирантке. Квартира была удобная – самое то, чтобы жить двоим и даже не встречаться, так называемая «чешка». В середине кухня, направо большая комната, налево – поменьше. Меньшую он и отвел Галюне и обустроил, как мог, даже вытащил из запасов Дарьи Ивановны пожелтевший тюль и развесил, по своему усмотрению, на карнизе. Оказалось, угодил.
