– Эрик, – она сказала, понизив голос. – Пожалуйста. Скажите мне, что происходит со мной, потому что я не хочу проводить так каждый день, начиная с сегодня, делать это, пока я не умираю.
Он закрыл глаза, но когда он заговорил, он обратился не к Эмме, а к ее отцу.
– Вам не следует быть здесь, – сказал он тихо.
Её отец ничего не ответил.
– Еще не слишком поздно, – Эрик продолжал, его голос был ниже, чем был у Эммы, слова были спокойно интенсивные. – Она стоит на краю.
Она не должна спотыкаться за него и падать.
– Она не может продолжать в том же духе, – сказал ее отец, наконец.
– Сделай мне одолжение, позволь мне узнать собственную дочь.
– Я сделаю это.
Эмма думала, что ее отец не скажет ничего, такое у него было выражение лица. Она видела его достаточно часто, чтобы знать это, потому что он использовал его, когда спорил с нею. И с ее матерью.
Но он удивил ее.
– Я не мог стоять в стороне и ничего не делать. Она не может выжить слушая все...
– Она сможет, – сказал Эрик. – Она только должна сделать это в течение трех дней. Возможно, вы не понимаете то, на что будет похожа ее жизнь, – добавил он. – Возможно, вы столь же недальновидны, как и она, и вы можете видеть только сегодня. Но вы не поможете ей. Вы не должны быть здесь.
Ее отец медленно кивнул. Он сделал несколько шагов назад, и Эмма закричала, бессловесно, и побежала мимо Эрика.
Эрик позвал ее по имени, и она почувствовала это, как удар, он замедлил ее, и причинил ей боль, но этого было недостаточно. Ее отец был там, и так или иначе, каким-то образом он понял, что она переживала, и пытался избавить ее от части боли.
И она хотела этого.
Она не была готова позволить ему уйти. А он собирался оставить ее; она тоже видела это. Нет. Нет. Она сделала это. Однажды она сделала это. Она видела, что глаза ее отца расширились, когда она бежала к нему, и она увидела, что он поднял перед собой ладони, как будто говоря ей, остановиться. Она замедлилась, но снова, недостаточно.
– Папа...
– Эмма, не...
Она потянулась и схватила руки, которые он поднял, чтобы остановить ее. Его руки были холодными. Его глаза расширились, округляясь; свет, который горел в них, потух.
И она услышала, прямо возле себя, и в ту же самую секунду, сквозь себя, единственное слово потрясенной матери.
– Брэндан!
Все происходило медленно, и все случилось разом; это было, как если бы Эмма была двумя людьми сразу или двумя половинами одного человека. Одна часть, сидела рядом с ее мамой, держала ту за руку, слышала внезапное изменение маминого дыхания: остроту, непривычный страх и надежду.
Другая часть держала за руку отца, повернувшись в сторону матери с осознанием того, что мама могла бы увидеть его. Могла бы увидеть Брендана Холла. Она могла бы увидеть цветной оттенок лица её матери, потому что страх всегда так делал с ней.
Она видела, что Эллисон стояла, видела как ее рот произносил слова, “Мистер Холл?” хотя не прозвучало ни звука. И она видела Майкла.
Пристальный взгляд Майкла на лицо ее отца был нечитаемым, у него всегда был такой взгляд, когда он обрабатывал неожиданную информацию и не знал, как к ней относиться.
Он жил в рациональной вселенной. Он должен был. Все иррациональные, непредсказуемые вещи не имели смысла для него, и, что еще хуже, они были угрожающими, потому что не имели смысла. Вещи, которые могли быть объяснены с исчерпывающей полнотой, он требовал – а он мог потребовать довольно не много – вещи, которых он боялся.
Но такое… мертвый отец Эммы… Как она могла объяснить нечто подобное Майклу? Когда она не понимала этого сама?
Она сказала, чувствовала, что сама сказала:
– Майкл, он – все еще мой отец. Он – тот же самый человек, которым был. Он не опасен.
Но Майкл, казалось, не слышал ее. Он, вероятно, потратил много лет, чтобы научиться смотреть на людей, когда они говорили. Она вспомнила и то, глупо вспоминать это сейчас, что все время говорила ему, что он должен был смотреть на людей, когда они говорили, чтобы они знали, что он слушал. И она вспомнила, как он смотрел на нее, выражение его лица серьезное, и что он сказал.
– Эмма, я не слышу глазами.
– Ну, нет. Никто не слышит.
– Тогда зачем я должен смотреть на людей, что бы они знали, что я слушаю?
У нее не всегда хватало терпения и ей потребовалось три дня, чтобы придумать лучшее выражение.
– Чтобы они знали, что ты обращаешь внимание. – Она так гордилась собой за это, потому что это сработало.
– Брэндан? – прошептала ее мать.
Ее отец – выражение его лица Эмма никогда не забыла бы, сказал:
– Мэрси. – Только это.
Она хотела отпустить руки своей матери. Но не смогла.
Вместо этого, наблюдая за Майклом, она отпустила своего отца.
Комната разрушилась; свет погас. Эмма почувствовала внезапный, резкий рывок, как будто она плавала, и сила тяжести, наконец, соизволила заметить ее. Она упала, крича в тишине, к земле – но земля, в этом случае, очень походила на дешевый винил, и не причинила боли, когда она врезалась в нее. Сильно.
Она открыла глаза, мигая от чрезвычайно резких люминесцентных ламп приемной. Отсутствие ног вызвало панику на мгновенье, прежде чем она поняла, что они были поджаты под нее. Она повернулась и увидела профиль своей матери, ее немного отвисшую челюсть, ее широкие глаза с темными кругами от недосыпания.
– Мама, – прохрипела она. – Мои руки. Пальцы покалывало будто иголками-булавками, и они казались серыми. Или синими.
Ее мать покачала головой; голос Эммы вернул ее в реальность.
– О, Эм, мне очень жаль, – сказала она. Было совершенно ясно, она должна была поработать, чтобы освободить свои руки, или освободить руки дочери. Их руки тряслись, но Эмма сложила свои на коленях, мать подняла свои руки к лицу, и очень медленно уронила голову в них.
– Мам...
Мэрси Холл покачала головой.
– Мне очень жаль, Эм... У меня... У меня был очень долгий день.
Эмма отвела взгляд от матери.
– Майкл? – медленно и отчетливо произнесла она. Майкл, казалось, не слышал ее. Он смотрел прямо вперед. – Эллисон?
Эллисон, с другой стороны, повернулась, чтобы встретить пристальный взгляд Эммы.
Эмма жестом указала на Майкла, и через секунду, Эллисон глубоко вздохнула и кивнула. Она повернулась и пошла к Майклу, называя его по имени. Майкл все еще смотрел. Когда Эллисон стала перед ним, он не прекратил; Эмма могла только предположить, что он видел.
Эллисон опустилась на колени перед Майклом и взяла его руки в свои.
– Майкл, – повторила она более мягко.
