Константин Аврилов - Я, ангел

– Кому?

– Кто помер неожиданно. Как ты. И я, старик. Как ты и я.

Неожиданно – мягко сказано. Не было темного туннеля, жизнь не проскакивала за один миг, душа не воспаряла ввысь, зеленый луч не бил в глаза, ничего не было, ни одна сказка не оправдалась. Просто ехал и приехал. Только свет вспыхнул. А, ну, конечно, – фары. Такая глупая нелепость.

– Это меня грузовик сбил... на встречке, – пробормотал он, словно оправдываясь, что принял не геройскую смерть.

Друг пребывал в сомнении:

– Не может этого быть, старик. Не может.

– Скорость приличная, затянуло под колеса.

– Если бы погиб так, был бы в другом месте.

– Это где?

– Там, где покой, старик. Где покой.

– И что это значит?

– Кто его знает. Теперь уж точно не бери в голову. Не бери.

Как за последнюю надежду, Толик схватился за руку, потом за лицо, ощупал ноги, живот. Плотность тела есть, чувствует его и в то же время – не чувствует ничего. Даже теплая кожа или холодная. И деньги все равно пропали. Кошмар какой-то, дурной сон. Задержав дыхание, он вдруг понял, что дыхания нет. Издавать звуки может, но не дышит.

– Не стесняйся: посвисти, спой, некоторые даже испражняться пытаются, привыкают к новой шкуре. Советую ерундой не заниматься. У тебя все на месте, но не чувствуешь ни голода, ни холода, ни жары, ни жажды, ни запахов, ни вкусов. Стерильно. Вот так, старик.

Дернув молнию комбинезона, Толик убедился: работает как ни в чем не бывало. Витька ткнул кулаком в плечо, тоже ничего не почувствовал, но отшатнулся.

– Спрашивай, старик, не тяни.

– Где я?

– Вопрос правильный, старик. Правильный. Сам как думаешь?

– Неужели в раю?

– Нет, старик, хуже.

– Значит, все-таки в аду?

– Если бы. Значительно хуже. Значительно.

– Разве бывает что-нибудь хуже ада?

– Бывает, старик. Бывает. И ты здесь.

Толик невольно огляделся: мирный покой ухоженного парка, зверюшки, птички, никаких запахов серы под всполохи багрового пламени.

– Здесь – это где?

Витька обнял за плечо, встряхнул, как добрый друг, когда готовит к худшему, убеждая крепиться и быть сильным, отпустил и доверительно сообщил:

– На Срединном небе, старик. На Срединном.

Про такое не было вестей. Наверное, мало интересовался, некогда книжки читать, все эта работа с женскими телами, замотался. Из того, что помнил, из обрывков болтовни и фильмов, из смутных сплетен и суеверий, путаных и диких, Толик знал твердо лишь одно: на Тот свет, если он есть, просто так не засовывают. Там порядок и дисциплина. Там все четко, ошибок не бывает. Списки и все такое. Может, даже путеводители. Получается, что Тот, то есть – уже Этот, свет есть, а по какому праву его зашвырнули, не объяснили. Беззаконие получается.

– Вот я и удивляюсь, – честно признался друг-старик. – Тут тебе делать вроде бы нечего. Насколько знаю. Странно это. Очень странно. Еще с мотоциклом пролез.

– Его зовут Мусик, – уточнил хозяин.

– Назвал! Назвал ведь! – Витька засмеялся так искренно, будто нашел элементарное решение теоремы Ферма. – Вот жулик!

Надо было срочно узнать миллион ответов, которые устроили страшную потасовку в мозгах, но Толик почему-то пожаловался:

– На меня какая-то сумасшедшая накинулась, чуть морду не разодрала...

Витька мелко затрясся от смеха. Справился – отер сухие глаза и разгладил вихры по неотвязной привычке:

– Да уж, исторические событие, старик, о нем только и говорят. Только о нем.

– Она кто?

– Угадай.

– Откуда мне знать. Русалка или кикимора? Привидение?

– Чудак ты, Дроня. Она твой ангел.

– Кто-кто?

– Была твоим ангелом, старик. Ангелом.

Друг, очевидно, ждал впечатлений, но Толик отказался удивляться:

– Зачем же скандал закатила?

– Допек ты ее, старик, до такого крайнего отчаяния, что бедная девочка решилась на... В общем, впервые в истории мироздания ангел попытался набить морду своей овечке. Впервые! Это надо суметь. Мои поздравления, старик.

– Но я в глаза ее не видел!

– Естественно, она же твой ангел. Была.

Ангелов Толик представлял отчетливо. Им полагалась белая одежда до пят, как ночная рубашка, золотые волосы, печальные ангельские лица, ветки оливы, арфы, кажется, молнии и самое главное – крылья. Его ангел был какой-то неправильный. Полбеды, что сексапильная девица. Конечно, фигуркой не обижена, за такую подержаться – большая удача. Но вот лицом – не ангел. А уж характером и подавно. Еще странно: где крылья? У тех, правильных, крылышки за спиной не помещаются, да и тело хоть идеальное поднять – размах перьев нужен внушительный. Но ведь их не было. И чем же его ангел занимался, если он всю жизнь ковылял с неудачи на ошибку? И почему его назвали овечкой? Витька ухмыляется как-то подозрительно, врет, наверно.

– Не припомню, чтобы мне кто-то помогал. Все сам.

– Она пыталась оберегать. Пыталась. Но получалось плохо. Просто чудовищно. Сплошные штрафные. Поэтому и взбесилась.

– Что же мешало? Опыта мало? Практикантку подсунули?

– Опыта предостаточно. А мешал ей ты, старик. Твоя самоуверенная наглость. Редкой пакости овечкой ты был. Редчайшей.

– Но я ничего не слышал! – взвился Толик. – Ни разу!

– Слышал, но не придавал значения. Привык упиваться собой, ничего, кроме себя, не замечал. А девочка мучилась. Страдала. В последний миг уберечь пыталась. Пыталась?

Всплыли огни ночного ресторана на шоссе и внезапный приступ жажды. Если бы остановился передохнуть – грузовик проехал мимо и сейчас бы гнал к Барселоне... Но ведь деньги все равно пропали! И все же в том месте, где была грудь, Толик ощутил странное томление. Чувство стыда ему знакомо не было, видимо, ноет синяк.

– Да, у меня сложный характер. Не подарок. Работа нервная и творческая... была. Могла бы найти подход. Я не овечка.

– Овечка, старик, был овечкой для ангела. Все они овечки. Лучше и не скажешь. Нет, не скажешь: овечка. Самое то.

– И что моей пастушке за это будет?

Старый друг помрачнел:

– Большие неприятности, старик.

– С работы выгонят?

– За такие нарушения – Исключительное Наказание. Только И.Н.

– В котле, что ли, живьем варят?

– Давай, старик, не будем. Не будем.

– В таком случае могу взять вину на себя, а про нее скажу, что классный ангел, настоящий профессионал. Я всем доволен.

– Она преступила... Короче: ей нельзя было здесь появляться. И давай свернем тему, старик. У меня нет права вникать в подробности. Нету! Скоро разберешься.

В детстве Витька отличался выдающимся упрямством: если на чем-то уперся – конец, будет стоять насмерть. Ему легко было в дворовых компаниях, все знали: не предаст и не выдаст. Видно, характер даже пуля снайпера не исправила.

Внезапно Толик обнаружил отсутствие изменений: ни благости, ни успокоения, ни покорности, которые должны, наверное, наполнить отлетевшей дух, не было и в помине, по-прежнему жаль потерянных денег и Ниццы. Все его желания, страхи, обиды и мечты торчали в привычных ячейках.