Это было в 1950 году. Говорят, тогда мир смертных был проще, но для нее он был достаточно запутанным.
Отец не был на нее похож, и из-за этого маму тянуло к нему, как мотылька на огонь. Она играла роль невесты-фэйри лучше, чем я в свое время. Она могла соткать иллюзию вмиг, скрывая заостренные уши и бесцветные глаза за человеческой улыбкой, до того как окружающие успевали моргнуть. Она никогда не оказывалась на улице во время рассвета и не психовала в ванной, выкрикивая извинения и пытаясь вернуть «лицо» на место. Фэйри - лжецы, все мы, и она была лучшей из нас. Они познакомились в 1950 году, поженились три месяца спустя, и я родилась в 1952-м, в том месяце, в честь которого меня назвали.
В моем сне она ставит печенье на стол и усаживает меня на свои колени и мы лакомимся слоеными вкусностями, наблюдая, как дом сам себя убирает: метелка смахивает пыль, веник и швабра летают, словно в мультфильме Диснея. В те времена Амандина действительно была мне матерью, она сладко улыбалась, держа меня на руках, счастливая в пределах своей причудливой маленькой версии реальности. Прежде она никогда не играла в невесту-фэйри. Эта игра зачаровала ее, и мама следовала ее правилам с дотошностью, которая была ее отличительной чертой. Они были счастливы. Я была счастлива. Я пытаюсь держаться за это. Когда-то мы были счастливы. Она брала меня на колени и расчесывала мне волосы; она учила меня любить Шекспира. Мы были семьей. Ничто не могло это изменить.
Моя кровь означала, что этому неизбежно наступит конец.
Все подменыши разные. Некоторые, вроде меня, относительно слабые. Другим достается магия фэйри в полной мере - иногда больше, чем их чистокровным родителям, - и они не могут с ней справиться. О некоторых ходят слухи при чистокровных дворах, о тех, чьи имена не называют, после того как пожар потушен и вред подсчитан. Я слышала эти истории в детстве - сначала от мамы, когда она укладывала меня спать, а потом, когда все изменилось, от тех, кто пришел за мной. Не знаю, кто почувствовал большее облегчение, когда мы обнаружили, насколько слабы мои силы, - моя мама или я.
Даже слабые подменыши могут быть опасны. Им позволяют оставаться с родителями-людьми, пока они достаточно маленькие, чтобы инстинктивно маскироваться, но этот ранний контроль ухудшается, когда они вырастают, и надо делать выбор. Некоторым подменышам приходится делать Выбор Подменыша в три года, другие держатся почти до двадцати. Единственный раз в жизни я оказалась не по годам развитой, потому что моя детская магия начала подводить, когда мне исполнилось семь.
Понятия не имею, откуда они узнали, и не знаю, как они нас нашли. Я была в своей комнате, устраивала чайную вечеринку для игрушек, и тут они внезапно появились, вошли через дыру в стене, прекрасные и ужасные, от них нельзя было отвести взгляд. Смотреть на них было все равно что смотреть на солнце, но я не могла не делать это, пока мне не показалось, что я сейчас ослепну.
Один из них - мужчина с волосами цвета лисьего меха и вытянутым дружелюбным лицом - опустился передо мной на колени и взял меня за руки.
- Привет, - сказал он. - Меня зовут Сильвестр Торкиль. Я старый друг твоей мамы.
- Привет, - ответила я настолько вежливо, насколько позволял охвативший меня ужас. - Я Октобер.
Он неуверенно рассмеялся и сказал:
- Октобер, да? Что ж, Октобер, у меня к тебе вопрос. Это очень важный вопрос, поэтому я хочу, чтобы ты хорошо подумала, перед тем как ответить. Сделаешь это для меня?
- Могу попытаться. - Я нахмурилась. - Ты мне скажешь, если я ошибусь?
- Неправильных ответов нет, Октобер. Есть только правильные.
Дверь - настоящая дверь - открылась, и в комнату вошла мама. Она замерла, увидев Сильвестра, стоящего на коленях передо мной и держащего меня за руки, но не вымолвила ни слова. По ее щекам покатились слезы. Я никогда раньше не видела, как она плачет.
- Мамочка! - закричала я, пытаясь высвободить руки, подбежать к ней и утешить.
Сильвестр сжал ладони крепче:
- Октобер. - (Я продолжала вырываться.) - Октобер, посмотри на меня. Ты пойдешь к маме, после того как ответишь мне. - (Шмыгая носом и сердясь, я перестала дергаться и повернулась к нему.) - Хорошая девочка. А теперь, ты человек, Октобер? Или ты фэйри?
- Я как мама, я точно как мама, - ответила я.
Он отпустил меня, и я рванулась к ней.
Она обняла меня, продолжая плакать и не говоря ни слова, даже когда Сильвестр подошел и поцеловал ее в щеку и прошептал: «Амандина, мне очень жаль», даже когда его спутники схватили ее за плечи и потащили ее и меня сквозь дыру в стене. Дыра закрылась за нами, но не раньше, чем я заметила, что моя спальня загорелась, скрывая следы.
Моя человеческая жизнь закончилась в тот момент, когда они нашли нас; единственным настоящим вопросом был тот, отправлюсь ли я жить к фэйри или узнаю на собственной шкуре, какой холодной может быть «доброта» бессмертных. Подменыши не растут среди людей. Так не делается. Если бы я решила остаться человеком, произошел бы несчастный случай, что-нибудь простое, и моя горюющая мама могла бы остаться с мужем в мире смертных. Но вместо этого я выбрала фэйри и приговорила ее к Летним Землям. Тогда она перестала быть мамой, которую я знала: я не смогла заполнить пустоту, которую отец оставил в ее сердце, но и она никогда не давала мне возможности попытаться сделать это.
Иногда я размышляю: что, если те, кто выбирает смерть, делают правильный выбор? Никто не говорил мне, что слово «подменыш» может быть оскорблением или что оно значит жить в ловушке между мирами, наблюдая, как одна половина твоей семьи умирает, в то время как другая живет вечно. Мне пришлось узнать это самостоятельно.
Я попыталась освободиться от тревожного сна о моем Выборе Подменыша и оказалась на грани того, чтобы проснуться. Я могла справиться с неудачей на работе, я могла поговорить с пажом Сильвестра - все что угодно, Я бы согласилась почти на что угодно, лишь бы избавиться от воспоминаний о детстве и о выборе, который я не собиралась делать. Почти на все… за исключением того, что я получила. Я снова скользнула в эти подсвеченные золотом сны…
…обратно в пруд.
Мне часто снятся те четырнадцать лет, которые я потеряла из-за чар Саймона. Хотя подробностей мало, мои воспоминания о том времени - это бесконечная рябь по воде. Кое-что выделяется на этом фоне, но немного: первые лучи нового дня, окрашивающие воду; отчаянное кружение по поверхности воды дважды в год, в День Перемещения, хотя я не знала зачем. Я ни разу не видела пикси в День Перемещения, но не понимала, что это означает. Я вообще мало что понимала.
Даже в облике рыбы рассвет меня обжигал. Я всплывала на поверхность каждое утро, подставляя солнцу чешую, и на миг во мне что-то просыпалось. Часть меня знала, пусть смутно, что что-то не так, и эта часть понимала, что рассвет может меня освободить, если я запасусь терпением. Если бы я оказалась не способна сохранить знание, что с этим местом, с этим миром… со всем этим… что-то не так, я могла бы остаться в пруду навсегда. Возможно, помог рассвет, медленно снимая чары один слой за другим, пока не разрушил их полностью. Может, дело в другом. Возможно, я никогда не узнаю правды.
