Закрываю глаза, сжимаю зубы.
Разве решит что-нибудь, если я начну грубить ей в ответ и поддаваться на провокации? По сути, Лиза — больной человек. Страсть к выпивке довела молодую женщину до алкогольной эпилепсии, и страшные приступы с судорогами и потерей сознания теперь — уже не новая, но неприятная часть ее жизни.
Когда она впервые упала так в родительской квартире, выгибаясь всей грудью, дома была только я. Не понимая, как оказать ей первую помощь, я просто придерживала ее голову и плакала. А после, когда сестра пришла в себя, она накричала на меня и заперлась в своей комнате. Домочадцам я побоялась рассказать о ее приступе, как и долго молчала о том, что Лиза пьет, не прячась от меня.
Мама то ли не видела, то ли предпочитала не замечать. У нее всегда было свое мнение о том, как выглядит идеальная семья. Главное — не терять лицо, и показывать всем, что мы пример для подражания. Скрывать, что мужа чуть не выгнали из университета за взятки, что старшая дочь — алкоголичка, а младшая вышла замуж за друга семьи, который старше ее почти в два раза.
Лиза возвращается на кухню, тяжело оседаю на табуретку. Глаза, в полопавшейся сетке сосудов, сканируют, сканируют меня, пытаясь узнать сокровенное.
— Тяжело быть одной, — говорит, словно пытает.
— Ты не одна, — я не позволяю ей примерить эти слова на меня. Так не пойдет.
— А ты — одна. Даже маме не нужна.
— Глупости, — фыркаю, а у самой в груди ноет. Вдруг и вправду не нужна? В детстве мне всегда чаще попадало за любые проступки. Когда что-то делала Лиза — нас ругали обеих. Когда хулиганила я — меня ругали родители и сестра. Были и хорошие воспоминания, но сейчас, сидя в кухне с кофейными обоями, пялясь в стену напротив, я, как назло, не могу вспомнить ни один. Я не была проблемной, хорошо училась и старалась слушаться родителей, чтобы не расстраивать их, в отличии от Лизки. Нет, это бред, она болеет и не понимает, что несет.
— Тебе в больницу надо лечь и перестать пить. Хочешь умереть в тридцать пять?
— А я уже давно мертвая. Полая, пустая, никому не нужная.
Мне не хочется поддерживать разговор, только женщину напротив не волнует мое мнение. Она подпирает голову рукой, морщась от боли, и я знаю о чем пойдет речь.
О ее бывшем муже, Диме, который не смог вытянуть Лизу из болота. О попытках забеременеть, ни разу не увенчавшихся удачей.
Ни у нее, ни у меня.
Только пока рядом со мной был Кирилл, я старалась не думать о том, что не получается, растворяясь в нашем браке.
— Если бы я родила, Майоров со мной остался бы…
Она не плачет, просто бормочет, и мне хочется уйти отсюда, выветрить из легких запах лекарств, пропитавший меня насквозь.
— Зачем я аборт тогда сделала?.. Родила бы в семнадцать, подумаешь… Послушала его...
Меня словно током ударяет от ее слов.
— Какой аборт, Лиза? Когда? Ты была беременной?
Но сестра вдруг вскидывает на меня испуганные глаза, прикрывает рот рукой, словно пытается обратно слова запихнуть, но я наклоняюсь вперед:
— От кого, Лиза? Кто так с тобой поступил?
Перебираю в голове имена ее бывших ухажеров, но не могу вспомнить, кем сестра увлекалась в юные годы. Кажется, был Костя, забавный парнишка с рыжими веснушками, Олег, кто-то еще… Димка появился уже позже, почти сразу после моей свадьбы.
— У тебя из-за этого проблемы? — продолжаю допрашивать ее, но сестра трясется, мотая в ужасе головой.
— Нет, не было никакого аборта! Отстань от меня, уходи! Выдумала я, что ты на меня смотришь?
Я боюсь, что сейчас у нее может наступить приступ, и отступаю. Оставляю ее на кухне, а сама выхожу на балкон, чтобы передохнуть. Мысль о том, что моя сестра забеременела несовершеннолетней, не дает покоя. С той истории прошло почти двадцать лет, и если бы она родила, то сейчас ее ребенок мог бы уже учиться в институте. Мне становится жарко, и я опускаюсь на деревянную табуретку, прислоняясь щекой к перилам балкона.
Кто же все-таки был отцом ребенка?
Глава 7. Александра
Я вздрагиваю, когда слышу грохот за спиной.
Заглядываю в кухню и вижу Лизу, которая держится за стол. Возле ее ног в разлитой луже — осколки стакана.
Смотрю на нее вопросительно, но она поджимает губы и уходит в кровать, оставляя все, как есть. Вот ведь дрянь!..
Молча сгребаю в совок битое стекло, едва не поцарапавшись, а потом насухо вытираю полы. Мама приедет в лучшем случае через два часа, и я не представляю, как дотянуть до ее прихода, не нагрубив сестрице.
Занимаю себя обедом: в пустом холодильнике почти нет продуктов, в ведре под мойкой — сморщенная картошка и одна луковица. Пожарив все, что нашла, раскладываю по тарелкам и иду за сестрой. Наверное, ей бы сейчас лучше бульон, но пусть уже этим озадачивается мама.
— Будешь есть? — спрашиваю Лизу, отвернувшуюся лицом к стене.
— Нет.
— Как хочешь.
Мне еда в горло тоже не лезет, а от запаха жареной картошки мутит — даже одежда пропиталась этим ароматом, точно я только вышла из столовки. Бессмысленно тычу в тарелку вилкой, а сама прокручиваю то, что говорила Лиза. Черт возьми, у кого в такой ситуации не возникнет опасных мыслей? Я пытаюсь вспомнить хотя бы одну ситуацию, когда Лиза и Кирилл были рядом. Как они реагировали друг на друга? Не знаю, не помню. Все, что связано с мужем, кажется зыбким, неправдивым. Будто я всю ночь до пяти утра читала книгу, переживая за героев, а теперь, отложив ее в сторону, отсеиваю, что произошло со мной, а что — с ними.
Пятьдесят два дня назад мы должны были поехать с Кириллом в ресторан. Не скажу уже, под каким предлогом я решила вытащить его проветриться — он целыми днями пропадал на работе, даже ночью умудряясь решать проблемы по телефону. Муж искал новое здание для расширяющегося офиса, я помогала ему, как могла.
Последние несколько лет я не работала, — так настоял муж. Мне нравилось встречать его вкусным ужином, наводить уют в доме, решать мелкие бытовые проблемы, ходить в спортзал… В общем, диплом лежал на полке, мама говорила, что я превращусь в домашнюю клушу, подруги завидовали моей беспечной жизни, где главной проблемой было, что приготовить на обед: курицу или говядину?
Казалось, что все плохое, случившееся со мной, осталось позади, и сейчас наступила пора пожинать плоды.
В шкафу давно дожидалось подходящего случая темно-зеленое платье по фигуре, и мы договорились с Кириллом, что я заеду за ним в восемь в новый офис, и мы вместе отправимся на ужин.
Мне нравилось, какими глазами на меня смотрел муж — всегда, точно в первый раз, и пусть через полгода ему должно было исполниться пятьдесят пять, женщины всех возрастов все еще обращали на него внимание, и выглядел он намного моложе. «Спортзал, правильное питание, молодая жена», — шутил Кирилл, когда ему об этом говорят.
… Мы созваниваемся с ним в три, в пять, а потом еще раз — в семь. Я говорю, что выезжаю, но он просит подождать — не успел решить все, что планировал. Я хмурюсь, вспоминая, что к нему должен был приехать сын друга, Илья, не так давно ставший компаньоном мужа. У Поддубного умер отец, и ему по наследству передается место в кресле.
Оболтус, который бросил институт, не доучившись полтора года, бабник и сопляк — именно таким я знаю Илью сейчас. В детстве нам нравилось играть вместе, и я старалась опекать самого младшего из компании, пока он не стал показывать свой ершистый характер, вечно доставая Лизу и Митю, которым всегда доверяли присматривать за нами, как самым ответственным.
Я все-таки выезжаю в то время, на которое мы условились изначально, решив посидеть возле офиса в машине. Подъехав, я занимаю свободное место и включаю сериал, дожидаясь, когда позвонит Кирилл.
Но кончается одна серия, начинается вторая, а он все молчит, и я начинаю кипятиться. Ну сколько можно работать, в самом деле? Выйдя из машины, обхожу ее по кругу, стукаю каблуком по колесам, а после все-таки отправляюсь в здание. Субботний вечер, здесь уже никого, только два окна на первом этаже светятся, освещая площадку перед машиной. Еще не темно, но рядом почти нет фонарей, и я чувствую себя неуютно.
