в баритоне, и даже его плечи расслабились. Это снова был мой Царевич, говорить с которым можно было обо всем и ничем одновременно.
— Как лягушка в кокошнике! – Довольно квакнула я, рассматривая свой новый головной убор. Кокошник был микроскопическим, как будто был сделан на искусную куклу, да только настоящие гранаты сияли в нем не детским блеском.
— Тебе идёт. – Заржал мой суженный-ряженный, покачав головою. Говорить ему насколько я благодарна за внимание, ведь это был его царский указ или блажь, как глянь, изготовить этот кокошник, я не стала. А то ещё зазнается, поэтому я лишь благосклонно выдохнула:
— Я знаю, что мне идёт.
— Ещё меня самовлюблённым называют… — Под нос хмыкнул он, удобно устроившись на кровати моей, дабы обзор на меня был хороший да так и буравил взглядом своим, как будто за весь день ещё не насмотрелся.
— Как я выгляжу? – Все же повернулась я к нему, ещё и фату поверх зачем-то нацепив: — Дай угадаю, как лягушка в кокошнике? – От своей же глупости тошно стало, но до того вечер приятным был да Ванька под боком таким домашним казался, что глупые слова сами из рта рвались.
— Ты прекрасна, и одновременно, как всегда, нечто! – Таких комплиментов мне ещё не делали, впрочем, от его слов, что были сказаны до того откровенно, даже лапки потеплели, но я тут же постаралась перевести все в шутку:
— Но-но, Царевич.
— Что уже и после свадьбы нельзя? – Тут же подхватил он, подняв ехидно царскую бровь. Но неожиданно тон его сменился на серьёзный: — Так сколько говоришь длится лягушечий век?
— Ты меня сегодня же приколоть к столу решил? – Хмыкнула я со смешком, но он продолжал буравить меня взглядом сапфировых глаз:
— Я серьёзно, Руса.
Я вздохнула, прежде чем ответить:
— Максимум десять лет. Если никакая цапля не найдётся.
— А тебе…? – Махнул Царевич рукою.
— Не красиво у девушек про возраст спрашивать! – Пригрозила я пальцем, снова и снова любуясь перед зеркалом обновкой своей, ведь ни разу в жизни ничего милее не видела. Это же надо придумать!
— То есть около двух? – Поднял Иван бровь, оперившись мощною рукою на кровать.
— Около пяти. – Пожала плечами я, кружась у зеркала да довольно приквакивая: — А что? Я моложе выгляжу?
— Жаль. – Совсем иным тоном протянул Ванечка, тише добавив: — Я думал много меньше тебе.
— Чего приуныл? – Рассмеялась я тем временем беззаботно, глянув на него: — Неужто скучать будешь?
— Буду. Очень буду. – Серьёзно молвил он, отчего мне не по себе сделалось и я отвернулась, но он и дальше продолжил говорить: — Батя прав. Есть в тебе что-то. Огонёк какой.
— А ты всегда только на батино мнение полагаешься? – Уточнила я со смешком, на что он только головою вихрявою покачал:
— Чаще чем следует, но ты… Ты иное. – Вздохнул красавиц мой серьёзно, вперив в меня свой прекрасный взор: — Он озвучил просто то, что на языке было, да сказать казалось странным.
Я посмеялась, прежде чем выдохнуть:
— Все мы по-своему странные. Ежели всю жизнь других слушать, то и жизнь не твоя будет.
— Сильно. – Кивнул он мне, на что я продолжила мудрость свою говорить:
— Ты какой-то неправильный, Царевич. – И тише пробормотала, снова как воришка бросив на него взгляд: — Сама тебе жену подберу, кабы не обижала тебя. А то жалко коли она обижать станет…
— Правда? – Он хитро улыбнулся мне, не отрывая взгляда сапфирового от меня: — Думаешь, меня так просто обидеть, Царевна моя?
— Правда. Найдёшь ещё змею какую. Сердце моё, за тебя кровью обливаться будет. – Покачала я головою, с видом очень печальным, тут же для справки добавив, дабы себя не выдать: — В лягушечьем раю!
Смотреть на негодника этого отчего-то не выходило. До того родным он каким-то сделался за день этот, что от одной мысли о расставании нашем плохо мне делалось. Я так и застыла с кокошником этим у зеркала, не понимая себя, как Ванечка видимо добить меня собрался, серьёзно так молвив:
— Не нужен мне кроме тебя никто, даже если ты лягушка. Уж больно моя ты…
От таких заявлений лапки мои даже покраснели, а как иначе ведь, но я тем не менее выдала недовольно:
— Не говори ерунды, Иван!
А этот неправильный Царевич только губы поджал:
— О как! И где я провинился, краса моя ненаглядная, коли Иваном сделался? А где же твоё «Ванечка»?
— Это не смешно. Ты и сам понимаешь, что наша пара невозможна! – Пробормотала я удручённо, как сердце моё остановилось, стоило негоднику этому тихо прошептать:
— Почему это? Для любви разве преграды важны? – Не растаять от такого заявления было невозможно, благо меня в те секунды спас громкий звук, что разнёсся по всей хате вместе с протяжным воем:
— Ваня, открывай! – Заголосил кто-то мне невидимый по ту сторону двери, отчего Ванечкино лицо вмиг хмурым сделалось, и он тяжело вздохнул, прикрикнув:
— Чего приперлись? – Кто-то громко так и протяжно заржал, прежде чем ответить:
— Так, познакомиться хотим… С невестою твоей!
Ваня от этого скривился, сжав кулаки, что мне даже не по себе сделалось – таким грозным он стал:
— Пошли отсюда оба! – И глянув на меня извиняющийся, добавил: — На свадьбе познакомитесь!
— Кто это? – Спросила я, не удержавшись, на что он тяжело вздохнул, собираясь ответить, да только не дали, снова в дверь заколотив:
— Вань, ну пусти! Мы ржать не будем!
И другой голос как под копирку Ванечкин добавил:
— Обещаем! Мы же это… только познакомиться.
— Мы чужих невест не обижаем!
Ваня скривился, прокричав:
— Только попробуйте! – И пошёл открыл дверь, тише добавив: — А то обоим колокольчики оторву!
— Ой-ой, какие мы грозные! – Рассмеялся парень, вваливаясь в хату, отчего мы в мгновение ока друг на друга уставились:
— Ого, как вы похожи! – Не удержалась я от комментария, как на порог ещё один ступил. – Вот уж точно трое из ларца…
— Одинаково лица! – Закончили две ходячие копии моего Ванечки. Все в них одинаково было, вот только глаза моего Царевича отчего-то весьма недовольно горели, да и рубашка на нем
