– Оставьте всё как есть, Анна Николаевна! – слёзы уже ручьями катятся по ее щекам. – Женское ли это дело?
Я поднимаюсь и направляюсь к дверям, но Варя оказывается возле них раньше меня.
– Простите меня за дерзость, ваше сиятельство, но ваш супруг получил по заслугам. Вы спрашивали, каким он был. А таким и был – бессердечным. Я не хотела говорить, чтобы вас не расстраивать. Девок портил, мужиков сёк. Ах, да всего даже я не знаю!
Страх плещется в ее огромных зеленых глазах.
Нашему разговору вновь мешает Александров. Он появляется в комнате и с удивлением смотрит на заплаканную горничную.
– Да-да, – говорю я, – идемте, Валерий Сергеевич.
Я надеваю шубу, и мы выходим на крыльцо. Двор полон народа, и я чувствую себя неловко от стольких устремленных на меня взглядов.
– Валерий Сергеевич, – шепчет Назаров, – вы уверены, что полиция сумеет сдержать народ? Арест может вызвать волнение.
Заседатель усмехается:
– Вы же уверяли, что ваши мужики и мухи не обидят.
Я спускаюсь на нижнюю ступеньку. Сухарев становится рядом, он держит в руках мешочек с грошовыми монетками.
Заранее было объявлено, что деньги давать будут только лицам мужского пола. Здесь это было в порядке вещей.
Они подходят по одному – старые и молодые. Бороды есть почти у всех – седые, рыжие, черные. У кого-то длинные, чуть не до пояса. А у кого-то – едва заметный пушок.
Конечно, за эти несколько дней тот мужик бороду мог сбрить, но думаю, это не осталось бы незамеченным. Да тот же Сухарев непременно обратил бы на это внимание.
Они берут монетки из моих рук, благодарят, кланяются. Я торжественно киваю – всё, как и подобает в такой ситуации. Вот только напряжение у нас на крыльце стоит такое, что трудно дышать. Я почти физически ощущаю волнение и Назарова, и дознавателя, и отца Андрея. Желания в этот момент у них совсем разные.
Валерий Сергеевич надеется на опознание преступника, а доктор и священник – на то, что среди этих людей преступника не окажется вовсе. Не знаю, что движет этими двумя – жалось к убийце или просто вера в людей.
Один раз я вздрагиваю, заметив в толпе русую бороду. Присматриваюсь повнимательнее. Нет, не он. Глаза другие. И нос.
Я уже почти жалею, что мы устроили всё это. А если я не узнаю его? Или, напротив, укажу на невиновного? Некоторые из подходивших ко крыльцу мужчин поразительно похожи друг на друга. Это и не удивительно – в крестьянских семьях часто было помногу детей.
Но все сомнения исчезают, как только ко крыльцу подходит он.
Я ожидаю, что он опустит голову или отведет взгляд. Но нет, он смотрит прямо и смело.
Наши взгляды скрещиваются – как и там, в лесу. Вот только правила игры теперь совсем другие.
12. Выбор
Пауза затягивается. Я вижу – он понял, что я узнала его. Но не дернулся, не бросился бежать (хотя куда тут убежишь?) Даже не побледнел. Только желваки заиграли на скулах.
Мне всего лишь нужно указать на него. Бросить несколько слов, и всё – преступник
ан. А уж через него найти остальных – дело техники.
Но я отчего-то медлю, сомневаюсь.
Он убил человека. И даже если тот человек был подлецом, никто не имел права поднимать на него руку – вот так, без суда и следствия. И дело здесь вовсе не в том, что один из них был барином, а другой – крепостным. Мне-то как раз классовые предрассудки не свойственны вовсе.
Но если я сейчас промолчу, убийца останется безнаказанным. Он будет жить в Даниловке среди нас, и может быть, когда-нибудь снова пойдет на преступление.
Выбор очевиден. Так почему же я не решаюсь произнести ни слова?
Да, граф Данилов, судя по всему, был отнюдь не святошей. И, возможно, он совершал столь же страшные преступления, как и то, на которое нарвался сам. Но это значит лишь то, что его судьбу должен был решать закон. Я ничего не знаю о законодательстве девятнадцатого века, но уверена, что даже в это время были документы, запрещавшие помещику издеваться над своими крепостными. Ведь судили же когда-то Салтычиху! Просто кто-то должен был подать жалобу, и сейчас, возможно, следствие разбирало бы деяния самого графа.
Мысль о законе несколько подбадривает меня. Своими словами я вовсе не отправлю человека на казнь. Суд разберется и, быть может, найдет для преступников какие-то смягчающие обстоятельства. Наверняка им положены даже адвокаты.
И всё равно я молчу. Мысленно перевожу взгляд на другую чашу весов. А тут, помимо не очень хороших поступков убитого графа, есть и кое-что еще. Я снова вспоминаю тот день, когда я оказалась здесь. И занесенные для удара вилы, которые этот бородач всё-таки отвел.
Почему он меня тогда не убил? Пожалел? Не захотел брать на душу еще один грех? Был уверен, что я замерзну там в лесу и без его участия?
Нет, это не оправдывает его.
– Анна Николаевна, с вами всё в порядке? – склоняется к моему уху Александров.
Я должна лишь указать на мужика рукой. Этого будет достаточно. Заседатель поймет.
Но почему же он так смотрит – без тени страха, даже вызывающе? Считает себя борцом за правду? Уверен в своей правоте?
А глаза у него красивые.
Это было последнее, о чём я подумала, прежде чем сказать:
– Нет-нет, Валерий Сергеевич, всё в порядке. Я просто немного замерзла.
Я отдаю монетку бородачу, он, приняв ее, чуть склоняет голову. Еще мгновение, и он скрывается в толпе.
– Вам стоит вернуться домой, ваше сиятельство, – тихо говорит доктор. – Вам в вашем состоянии ни к чему дышать холодным воздухом.
Александров нехотя соглашается с ним. Но я довожу дело до конца. И только когда каждый из пришедших во двор усадьбы мужиков получает свой грошик, я возвращаюсь в дом.
Меня усаживают рядом с камином, поят горячим чаем и смородиновой настойкой.
– И никто из них не показался вам знакомым? – вопрошает заседатель.
Я вижу, что Александров разочарован.
Я качаю головой – нет, не показался. Я чувствую себя виноватой – и перед Валерием Сергеевичем, и перед убитым графом. Но что сделано, то сделано. Надеюсь, мне не придется пожалеть о своем решении.
А вот Назаров с отцом Андреем ликуют. И это несколько примиряет меня с моей возмущенной совестью.
А когда я возвращаюсь в спальню, Варя бросается передо мной на колени и целует мне руку. Без всяких слов и объяснений.
Мне становится чуточку легче. Может быть, он не совсем пропащий человек, если его любит такая славная девушка. И может быть, ее любовь выведет его на правильную дорогу.
С этой умиротворяющей мыслью я и засыпаю.
13. Подслушанный разговор
Я родилась и выросла в деревне и не привыкла спать до полудня. Дедушка с бабушкой держали скотину – коров, овец, коз, – и я никогда не отлынивала от тех обязанностей, которые для любого ребенка в Даниловке были привычными. Я умела косить траву (не триммером, обычной косой), доить коров и скакать на лошади без седла.
Мне и сейчас не терпится пройтись по хозяйственным постройкам и разобраться с тем, что же было в имении графа Данилова. Какой породы лошади? Сколько молока дают коровы? Какие сельскохозяйственные орудия используют на лугах и в полях?
Но я сдерживаю свой пыл. Настоящая графиня была горожанкой, москвичкой, и вряд ли ее потянуло бы на конюшню или на ферму. Тем более, что на дворе – зима.
И всё-таки мне хочется пройтись по поместью. Да я даже хозяйский дом еще толком не видела! И из слуг знаю только тех, кто непосредственно вхож в барские покои. А это неправильно! Я, как директор, прекрасно понимаю – своих сотрудников надо знать и в лицо, и по имени.
Я тут же одергиваю себя – бывший директор. Да и поместье с крепостными крестьянами – это совсем не то, что акционерное общество. Здесь никто не станет требовать соблюдения своих прав и прибавки к зарплате. И если я стану вести себя слишком демократично, меня не поймут не только соседи, но и сами крестьяне.
