и обратилась к Сабрине.
– Ты что это устроила, сеньорита? – я даже присела перед девочкой, чтобы быть на одном уровне с ее лицом.
– А что я устроила? – если судить по хитрым глазенкам, в которых плясали чертята, то прекрасно она знала, что устроила.
– Ты зачем ему все сплетни про старого инквизитора рассказала? А если там половина неправда? Нельзя же так просто пересказывать весь тот бред, что болтают эти сестры-сплетницы, – девочка потупила взгляд. – И потом, ты же не забыла, кто он такой?
– Инквизитор, – бурчит Сабрина себе под нос.
– Вот именно! Инквизитор! И лучше нам держаться от него подальше, и ты знаешь почему, – шепчу я девочке, обнимая ее и прижимая к себе. На глазах девочки появились слезы, и я боялась, что переборщила в своих стращаниях. Не хочу ее пугать попусту, но очень хочу, чтобы она была максимально осторожной.
– Ну, ты представь, как было бы здорово, если б он женился на тебе! – вдруг выдала Сабрина, а я чуть не подавилась от этой идеи. – Он выгнал бы Урсулу, и под такой защитой нам ничего никогда не грозило бы, – в голосе девчушки было столько надежды, что я удивленно на нее посмотрела.
– Это не вариант, – я вспомнила, что история знает случаи, когда в средневековье, в период охоты на ведьм, мужья обвиняли жен в колдовстве, лишь бы избавиться от надоевшей супруги. – Ты мне лучше объясни, почему она не выглядит как священник, а скорее как мирянин?
– Ты же мне только что запретила передавать все, что рассказывают сестры Петеголла, – стрельнула в меня лукавым взглядом.
– Это можешь рассказать, – я закатила глаза и вздохнула. Этого ребенка так просто не переспоришь.
– Ну, тогда слушай, – Сабрина взяла меня за руку и начала рассказ.
За неспешной беседой мы дошли до пекарни. Сабрина рассказывала про бесчинства прежнего инквизитора. С ее слов, вернее, со слов сестер Петеголла, которые она мне передавала сейчас, он не вел аскетичный образ жизни. Злоупотреблял алкоголем и был известным сластолюбцем. Обвинял первых красавиц в колдовстве, а затем держал у себя в резиденции, якобы проводя дознание. А затем некоторых отпускал, а некоторых сжигал на костре. Те, что были отпущены, нередко потом сами вешались или топились. Некоторые сбегали в другие городки, так как оказывались беременными. Я не мешала рассказчице, но, если честно, пребывала в ужасе. Хорошо, что девочка не понимает и половины того, что рассказывает, а просто передает чужие слова. Если взять за веру хотя бы половину того, что я узнала, то такого инквизитора давно пора было самого на костер отправлять. Но его всего лишь сняли с должности и вызвали в столицу. А на его место приехал этот. И, как мне рассказала Сабрина, нынешний инквизитор не относится к духовенству. Вот так вот просто и объясняется тот факт, почему он не в сутане и не молится постоянно, а строит глазки молодым девушкам, то есть мне. Что он обозначил свой личный интерес, заметила даже девочка.
– Если ты станешь женой инквизитора, то ни одна из сестер Петеголла ни слова в твою сторону не посмеет сказать, – закончила свой рассказ Сабрина, как раз когда мы завернули за угол дома и впереди была пекарня.
– Не стоит такие вещи говорить вслух, – попыталась я приструнить девочку. – Если это кто-то услышит, то подумает, что между нам что-то есть. А это не так.
– Ну как же не так? – девочка явно уже себе все нафантазировала.
– Потому что эта случайная встреча ничего не значит. А если он узнает, что мы такое болтаем, то поставим себя в очень неловкое положение, – объясняю я девочке элементарные вещи.
Как оказалось, пекарню Урсула уже закрыла, и нам пришлось обходить здание и заходить с бокового входа. Хотя, как по мне, еще слишком рано было для того, чтобы закрываться. Около черного входа стояла телега, и Урсула со своими сыночками перетаскивала на нее мешки с чем-то.
– Что здесь происходит? – по спешке, с которой Урсула подгоняла сыновей, становилось сразу понятно, что здесь проворачивают что-то нечистое.
– Идите, девочки, вас отец спрашивал, – попыталась выпроводить нас женщина. – Соскучился, наверно, – улыбка расцвела на лице женщины. – “Не могли они позже явиться, два мешка осталось всего”.
– Подождет, – отвечаю, а сама подхожу к телеге. Возница растерянно косится на Урсулу, но молчит. Развязываю мешок и вижу в нем хлеб. – А мы нынче хлеб так покупателям отпускаем?
– Это не хлеб, – пытается спорить дамочка.
– Я, по-вашему, ослепла? – и я извлекаю из мешка круглую ковригу хлеба. – Что это, по-вашему, если не хлеб?
– Так он же черствый, – спорит Урсула. “ Да чтоб тебе провалиться! И чего ты такая любопытная стала?”
– Ну и что? – хлеб был не сегодняшний. – Сколько здесь мешков? – я начала пересчитывать мешки. Шесть, и два она еще не успела притащить на телегу. – Восемь мешков.
– Ну так куда его деть? Никто не будет брать черствый хлеб, – работница подбоченилась. “Откуда она узнала, что мешков восемь, если в телеге их только шесть? “
– Ну так не выбрасывать же его? – я смутилась оттого, что выдала себя. Урсула оказалась подозрительнее, чем я думала, и впредь нужно быть осторожнее. Женщина же, почувствовав мое смятение, решила додавить ситуацию и прогнуть ее в свою пользу.
– Так я и не выбрасываю, – она показывает на извозчика. – Отдаю фермеру, а он нам потом свиную тушу даст. “Папашке-то твоему от этой свиной туши только голова да ноги. Остальное я заберу”, – усмехается своим мыслям Урсула.
– Кому нам? – я прищурилась. Вот же баба ушлая какая!
– Здрасте, – женщина пытается уйти от ответа, но я начеку.
– Ну так кому “нам-то”? – я беру мешок с хлебом и спускаю его с телеги. – Держи, донесешь? – обращаюсь к
