— Да… первая активация… одежда любая, но красного цвета, — монотонно продолжила страху, закатывая глаза.
Эд зашипел что-то, но Лео его остановил рукой.
— Дальше, — выдохнул мой супруг.
— Закрепитель — желание Вершителя судеб к этой женщине. В целях создания конфликта интересов.
Мужчины переглянулись, причем Лео покраснел, а Эд мрачно уставился на своего наставника.
— Третья фаза, которая должна была уничтожить любовь князя к соблазнительнице — вступление в интимную связь с любым из двух остальных демиургов. Для верности — наложение второго слоя заклинания, которое снимает все ограничения, испытываемые самими демиургами.
— То есть ты даже себя не оградила от действия заклинания? — удивился Лео.
— Мне было любопытно. И да… зачем было ограждать себя от возможности так сладко отомстить.
— Мразь! — холодно, брезгливо плюнул в сторону Тигры мой ненаглядный, и отошел к окну, повернувшись к застывшей посреди комнаты троице.
— Мда. Как снять эту завис… заклятие? — подал снова голос Лео, тяжело вздохнув, при этом глядя куда-то в сторону.
О, он хотел сказать «зависимость»? Так Лео и до сих пор ее испытывает? Ко мне? Мама дорогая!
— Н-н-никак. — Тигра вдруг затряслась и рухнула на пол без сознания.
— Что ты сделал? — закричал Синеус.
— Да ничего я не делал, — опешил Вершитель судеб и попытался привести Тигру в сознание. — Не может быть!
— Что? — повернулся Эд, смурнее прежнего.
— Да она померла, что ли, — растерялся Лео и провел какие-то манипуляции руками, затем зарычал. — Вот стерва! Она сама себя убила. Лишь бы нам не раскрыть информацию как снять заклинание.
— Что?! — Эд пронесся ураганом, подхватил Тигру и перенес ее на кровать, заваленную балдахином.
Тоже проверил ее ауру руками, и зарычал.
— Сам бы придушил.
— Послушай, Эд, я думаю, что снять заклятие сможет только Карина… сама.
— Как?
— Ну, есть одна идея. Осталось найти ее. Кстати… у меня опять такое чувство, что за нами наблюдают. Вот только кто?
Я тут же отняла кольцо от зеркала, и тяжко вздохнула. Надо же… Тигреи больше нет. И мужчин я теперь боюсь, они же меня на кусочки порвут, особенно Эд.
Вернулась в спальню, размышляя, что я вообще-то беременна и, следовательно, мне такие стрессы вредны по определению. Потому я сейчас лягу спать, а об остальном подумаю завтра. У самой постели отиралась Жанна с огоньком любопытства в глазах и лихорадочным румянцем на щеках.
— Кариночка, — всплеснула она руками, едва разглядела мое лицо, — а чего это личико у нас такое бледное? Что так расстроило, мое золотце.
— Завтра, Жанна, все завтра, — сонно махнула я рукой, прячась под одеялом.
— А как же… слушай, дорогая, — заворчала та недовольно, — я ж тебе похвастать хотела.
— Только быстро, я правда очень устала.
Женщина выдохнула и наконец решилась.
— А ко мне посватался…
— Изумрудный или рубиновый?
— Чегось? — запнулась Жанна, удивившись.
— Ну я говорю, это который маг к тебе посватался, с зелеными или красными волосами?
— Да тьфу, на что мне эти кролики, прости меня грешную. Нет.
— Не кролики? А кто тогда? — мне тоже вдруг интересно. — Кащей?
— Тьфу два раза, — фыркнула в ответ красавица в летах.
— Жанна, я сдаюсь, не тяни кота за хвост.
Та засмеялась и выдала:
— Да соплеменник твой… только вот имя у него новое.
— Да? — от услышано новости я впала в прострацию, не иначе.
— Но тебе пока не скажу, сначала вот князь нас поженит, тогда и имя узнаешь.
Я оторопело взирала на счастливую бывшую каргу, понимая, что пока меня не было, та сошла с ума.
— Милая, ну не смотри ты на меня так, у меня ж сердце не каменное. Зачем он тебе, а? У тебя наш князюшка, вредина та еще, а мне тоже счастья знаешь как хочется… нашего, бабского? А уж какой из него жеребец получился… хм, в смысле, мы с ним подходим друг другу. Как небо и земля, как ежик и кактус…
— Как девочка и персик, — на автомате добавила, затем вдруг фыркнула, и не удержавшись, засмеялась. — Совет вам, Жанночка, да любовь.
— В смысле? — теперь уже не поняла новоявленная невеста.
— В прямом. И можешь не волноваться, так-то он мужик неплохой, к тому же теперь свободный, не женатый, у тебя вообще шелковым станет.
— Карина, а ты… ты уже его не любишь? Он мне говорил, что ты мне все волосы повыдергиваешь, если узнаешь.
Разве можно доводить меня до колик и так смешить? Мое хрюкание приглушила подушка, так как смеяться уже не было сил.
— Я что-то не пойму, — успокоившись, вытерев слезы, села ровно и сжала подушку в руках, — Жанна, он тебе сделал предложение или ты? Почему это мне нельзя говорить?! Что за глупости?
— Ну-у-у, — засмущалась вдруг Жанна и села поближе, — вообще-то я ему ультиматум выдвинула, или он делает мне предложение, или я его князю сдам на поругание.
— Хм, — выгнула бровь, борясь с очередным приступом смеха. — Поругание? Князю?! Жанна, ты что-то путаешь, дорогая.
— Нет, ничего не путаю… он вообще мою Мерседес совратил, вот за это и ругать будет.
Бр-р-р, стоп!
— Жанна, но если он и Мерседес… каким боком ты здесь оказалась?
Неужели и тут «тройничок»? Они в этом мире вообще все какие-то озабоченные на это дело… с ума сойти с ними можно.
— Дык обвенчана она уже с господином Пончо. Жена она ему, а тут этот, пес шелудивый, вот и пришлось брать все в свои руки… к тому же взять там точно есть что.
— Фу-у, Жанна, — поморщилась от ее солдафонского юмора.
— Значит не любишь уже? — прищурилась, недоверчиво взирая на меня.
— Ни капельки.
— Почем знаешь? Неужто князя нашего разлюбезного не просто так выбрала, а? — и видимо что-то увидев в моем лице, переменилась вмиг и радостно захлопала в ладоши. — Ай да славно, ай да супер-пупер!
— Блин, Жанна, ты где таких выражений понабралась? — заворчала я, недовольная, что по моему лицу оказывается можно и чувства все мои прочесть, и уж тем более к супругу моему.
— Знамо где… От вас, иномирцев. И кстати, я так понимаю, что свадебный ваш бал должен все же состояться. Вот как только князюшка вернется, так и за пир возьмемся на весь мир. И нашу тоже свадебку с Тошенькой справим.
— Тошенькой! — прыснула я снова в кулак.
— Ай, проболталась.
Хм, это ее что-ли так тошнит от него или…
— Тотоша, так я его теперь звать стану. И пес шелудивый станет ручным у меня. Гарантирую. И кстати, если ты какую обиду держишь на него, прости горемычного. Никого-то у него не осталось, токмо я и есть.
