Ей показалось, что вокруг соткался тонкий золотой кокон. И как будто стало немного светлее. И ушибленный висок перестал болеть, и разбитое колено.
В этот момент дверь распахнулась, и внутрь вошёл мужчина.
С виду — обычный, здесь такими пруд пруди. Чёрный дублет, чёрные штаны, чёрные сапоги, белая сорочка. Чёрные волосы вьются, небольшая бородка. Но взгляд… В глазах плескалась та самая Тьма, которую Лизавета видела под землёй и под водой несколькими часами ранее. Вокруг него шлейфом клубилась та же Тьма, она её отлично видела.
Он обошёл вокруг кресла, приглядываясь и принюхиваясь.
— Какая богатая добыча, просто сокровище, — проговорил он человеческим голосом.
Обычным голосом, просто очень низким. Как из-под земли. Из могилы, ага. От ассоциации мороз прошёл по коже.
А потом он щёлкнул пальцами, и дверь закрылась.
— Нас никто не потревожит, радость моя. Ты откуда такая взялась? Чистых магов жизни не бывает. Отвечай, не молчи! Не смей молчать!
Лизавета примерилась.
— Пшлнх.
И это было всё, что она желала ему сказать. Но увы, он никуда не пропал, как случалось с обыкновенными тёмными тварями. Значит, это какая-то особая форма тёмной твари.
— Надо же, маг жизни, а ругается — как последний лодочник, — он водил над ней руками, её золотой кокон уплотнялся, дрожал, но держался. — Ничего, сейчас всё расскажешь. И откуда взялась, и что делала в катакомбах под дворцом, и откуда про них узнала.
— Рожа не треснет всё это знать? — потянуть время, отвести душу, ругаясь?
Вдруг её найдут каким-нибудь магическим способом?
— Не треснет, — он сощурился и стал на вид ещё более злобным, чем до этого. — Я, знаешь ли, тут главный.
— Повелитель целой одной лаборатории? — приподняла она бровь.
— Я Пьетро Фаро, — сверкнул он глазами, Тьма в них так и плеснулась. — А ты грязная и мокрая нищенка. Одета по-мужицки, по рукам не скажешь, что благородная. Поэтому открывай свой рот осторожно.
Угу, а я невеста Марканджело Фаро, знать бы только, кем ты ему приходишься, думала Лизавета. Но об этом я не скажу, это ни к чему.
— Ты — тёмная тварь. Знаешь анекдот про кривые ноги и завтра трезвый буду? Вот и у нас с тобой так же. Меня можно отмыть, высушить и переодеть. А ты так тёмной тварью и останешься, сколько тебя не переодевай. Только я что-то не пойму, по идее тёмные твари — это покойники. А ты вроде живой. Это вообще как?
— Грязная, и ещё наглая к тому же. Но где ещё найдешь столько силы? Я вообще первый раз вижу, чтобы вот прямо маг жизни. Кто были твои родители?
— Вы незнакомы.
Он замахнулся и Лизавета приготовилась к пощёчине… но ничего не произошло. Он отдёрнул руку и затряс пальцами.
— Тварь, — выдохнул, сощурился, закрутил в пальцах тонкие чёрные нити.
И прорвал её защиту к чёртовой матери. Лизавета прямо физически ощутила, как кокон рвётся в клочья и собирается в его загребущие руки. Она ловила воздух ртом и никак не могла нормально вдохнуть.
— Мать твою… за ногу…! — сообщила первым делом, как вдохнула.
— Не смей говорить о моей матери. И обо мне не смей, — он, по ходу, жрал её магическую силу!
Реально жрал! Стоял, глотал, дышал, усваивал, за брюхо держался. Чтоб оно тебе там поперёк горла встало, чтоб желудок треснул в клочья, чтоб ты подавился, чтоб тебя разорвало!
Аж глаза закрыл, так его вставило. Нелюдь поганый! И улыбается ещё, будто что нормальное съел, вот улыбка-то мерзкая у мужика!
— Ты прекрасна, неизвестная грязнуля, — сообщил он. — А будешь ещё прекраснее, вот увидишь.
Лизавета уже ощущала себя словно раздетой перед ним, в защите-то было сподручнее. И главное, она не могла ничего, решительно ничего. Только продолжать говорить гадости, тянуть время и надеяться на чудо.
— А тебе уже ничего не поможет. Я не спрашивала про ваш здешний конец света, наверное, когда он придёт, праведники воссядут где-нибудь в хорошем месте, и будут на таких, как ты, сверху поплёвывать? Что ждёт тёмных тварей в конце времён, скажи? Не бывает так, чтобы они оставались на веки вечные.
— Ещё и богослов, надо же. Прямо кладезь достоинств. Может, тебя и правда помыть? У меня, конечно, припасена хорошая свежая девка, но может быть, ты тоже окажешься ничего себе?
Он приблизился, наклонился к её креслу и поцеловал её.
Лизавету замутило. Её потянуло в чёрный водоворот, она перестала различать где верх, где низ. В ушибленном виске и разбитом колене запульсировала боль.
Тогда она собралась в кучку и укусила его. Впервые в жизни укусила мужика во время поцелуя. Не в шутку, не ласково, а вот прямо зубами и жёстко.
Он отпрянул, она повернула голову и сплюнула. Ну и противный же он, даже если без всех этих спецэффектов!
— Тьфу, гадость, — и посмотреть ему в глаза. — Ты — тьфу и гадость, понял? И на вид, и на вкус. И не воображай, что с тобой по доброй воле пойдёт хоть одна женщина.
— А мне не важно, по доброй воле или ещё как, — он снова подошёл и наклонился близко-близко, его ужасные глаза смотрели в упор и затапливали Лизавету тьмой. — Главное — что по моей воле, поняла? И твоя жизнь сейчас в моих руках, понимаешь?
Лизавета вздохнула. Чего тут понимать-то, ясно всё.
— Если и так, то что?
Он взял её за горло, там, где кончики пальцев коснулись кожи, стало больно. Боль, сначала лёгкая, фоновая, становилась всё заметнее.
— Подохнешь здесь, вот что.
— Знаешь, — прошептала Лизавета, — а мне нечего терять, — ну то есть на самом деле есть, что, но ему об этом знать нехрен. — Дома семеро по лавкам не плачут, родители далеко, дочь ещё дальше. Сокровище мы нашли. И я сделала то, чего не делал никто и никогда. Тилечку спасут. Астальдо спасли. И самую прекрасную любовь в моей жизни я тоже встретила. А всё остальное, как говорится, опционально. Я знала, что сегодня могу умереть, ты не сказал мне ничего нового.
— Поговори ещё у меня, — он надавил сильнее, и боль накрыла с головой.
Лизавете показалось, что невероятная мощь корёжит и ломает её руки, ноги, позвоночник. Сил сопротивляться не было совсем, только обмякнуть на стуле. Глаза закрылись сами, но он ударил её по щеке.
— Смотри, дрянь! Не смей пока умирать, смотри!
Она каким-то невероятным усилием открыла глаза и увидела, как за его спиной по двери расплывается огненное пятно. Оно росло и ширилось, и выглядело самой прекрасной вещью на свете. Потому что это могла быть только подмога. Всех местных он насмерть зашугал, они не станут выносить дверь, чтобы против его воли войти в лабораторию.
Фалько появился из пламени, как феникс, и как божество, и как спаситель. Пьетро настолько увлёкся, что не видел ничего, и Лизавета улыбнулась.
— Смерть твоя пришла. Уродец. И я даже отгадала, как она выглядит, можно дать мне приз, — и торжествующе добавила: — Пошёлнах.
— Ты… — Пьетро оглянулся… и охренел.
А Фалько, не останавливаясь, что-то делал руками, и Пьетро отнесло от кресла с Лизаветой, и бросило на пол.
— Фалько, — прошептала она с улыбкой.
Великие правы — лучше умирать с именем любимого на устах, чем с грязными ругательствами.
Лизавета увидела золотой туман и чёрный вихрь. И провалилась в боль и беспамятство.
4.8 В центре урагана
Фалько ругал себя на чём свет стоит, но толку от этого не было никакого, толк будет, только если шевелиться. И если опять не опоздать.
Кто же знал, что Лизу нельзя было оставлять одну! И кто мог подумать, что туда за ней кто-то явится! И горько усмехнулся про себя — а должен был знать тот, кто бывал в центре урагана. И кто знает, что в таком месте можно относительно безболезненно пережить буйство стихии. Так и тут, самое безопасное место — за его спиной. Единственное безопасное место.
Он покосился на бегущую за ним Тилечку — всё правильно, за его спиной. Путь там и остаётся, пока.
Они шли по подвальному коридору, Фалько уже не помнил, куда он должен привести, всё же последний раз он был во дворце более тридцати лет назад. Впереди Руджеро и Джованни тащили пленника, последнего оставшегося в живых из тех, кто сторожил запертую Тилечку. Вся эта тайная служба выглядела как-то хлипенько — мальчишки расправлялись с ними на «раз», и даже без магии. А больше никто не появлялся, где вся прислуга-то? По воспоминаниям Фалько, дворец был полон всевозможных людей, всегда, в любое время года, в любой час суток. Сейчас же они шли как по выжженной пустыне. Или по дому, обитатели которого вымерли от эпидемии болотной лихорадки. Всё на месте, все вещи лежат, и даже пыль ещё не успела скопиться ни на коврах, ни на доспехах в углу. А живых нет…
