— Нет, — качает головой Владыка. — Вернее, даже если Сэнта и намудрила что-то в этом роде, в чем я не уверен, я этого в виду не имел. Я всегда хотел видеть тебя своей любимой. Не кувшином с кровью. Не флаконом с лекарством. В конце концов, это даже унизительно, превратить мою любовь в костыль. Я не инвалид. И я не болен. И со своими проблемами я справлюсь сам… Мне просто одиноко без тебя, Ларис. Мне нужна твоя улыбка. Твоя рука в моей руке.
— Я верю. Вот только мне это больше не нужно. Я хочу держать за руку своего мужа. Идти по жизни с ним, не с тобой.
— Ты нужна своей дочери.
— Я нужна всем своим детям. А Тая вынуждена жить у тетки, пока ты гостишь у нас. Или ты думаешь, что я откажусь от своей дочери ради твоей?
— Ты утверждала, что Яся тоже твоя, — мгновенно обижается он. — Ты приучила ее к своей любви, ты научила звать тебя мамой. И просто закроешь за ней дверь?
— Не просто. Но я учила ее, что любить друг друга это не значит мучить. Любить — это значит позволить быть счастливым. Каждому на своем месте. Позволить быть счастливым тому, кого ты любишь. И позволить быть счастливым себе. Разве смогу я быть счастливой, если не пущу ее с тобой туда, где ей будет действительно хорошо? Притворяясь, что и с нами ей тоже неплохо? Но разве сможет быть по-настоящему счастлива она, видя, как я мучаюсь рядом с ней в месте, для человека не предназначенном? Как страдает папа Андрей и сестры от того, что ее вампирский папа Анхен разрушил ее человеческую семью? Разве не станет она, подрастая, винить во всем себя? Как винила себя в детстве Ясмина — за смерть отца, смерть матери…
— Ну почему ты непременно собираешься мучиться? Я зову тебя стать моей женой, Владычицей. Только подумай, сколько хорошего ты сможешь сделать для людей.
— Только подарить им еще одну красивую ложь. Я даже Бездну не смогу пересечь, если ты забудешь оставить распоряжение слугам. И я никогда не смогу сделать ничего, кроме того, что ты мне позволишь. То есть кроме того, что ты мог бы сделать и сам. Жена Владыки — не владычица, ее просто так называют. И мне давно не девятнадцать лет, чтоб я купилась на звучное наименование, поверив, что высокий статус может заменить любовь, и променяв мою семью на фантик от конфетки. Я уже жила в твоем дворце, Анхен, богатством покоев и звучным титулом меня уже давно ни в один дворец не заманишь. Я люблю своего мужа. Я обожаю своих детей. У меня есть возможность творить. Есть признание меня, как художницы. Есть друзья, которые меня понимают. И это для меня самое главное сокровище. То, без чего жизнь станет бессмысленной. И я не готова от него отказаться.
— А от собственной молодости откажешься так же легко?
— Молодость проходит. Для людей это естественно.
— Правда? Только не говори, что не смотрелась в зеркало. Ты все еще выглядишь, как юная девочка, а ведь тебе почти тридцать.
— Регенерация, — пожимаю я плечами.
— Регенерация, — соглашается он. — Но, видишь ли, Лара. Регенерация у тебя включается только после укуса вампира. Твою молодость длила моя дочь. Она уйдет — и молодость закончится. Ты начнешь стареть так же, как и все прочие люди.
— Правда? — улыбаюсь я совершенно искренне. — А я уж и не надеялась почти. Ты себе представить не можешь, насколько неудобно выглядеть юной. Тебя постоянно воспринимают несмышленой малолеткой, смотрят сверху вниз, надо столько усилий приложить, чтоб тебя хотя бы просто услышали! Меня достали просьбы позвать маму. Муж со мной уже скоро по улице будет идти стесняться.
— Ой, лукавишь, Ларис, — не верит мне Анхен. — Люди мечтают о вечной молодости. И не только те, что с обожанием взирают на вампиров. Все.
— Не соглашусь. Вечная молодость была бы замечательна, будь она как у вампиров — для всего народа. А быть вечно молодой среди расы, которая стареет — неудобно, не более. Не комфортно. А мечтают — да те, в основном, кто свою единственную молодость провел бездарно, хотел бы переиграть. И встретить того самого мальчика. А я своего уже встретила, мне все остальные зачем? Я не вампир…
— Ты бы знала, как жаль, что ты не вампир, — вздыхает в ответ Владыка. — Тебе столько дано, а ты не хочешь даже пытаться… Ведь ты моя, Лара. Мое сердце, моя душа, моя совесть…
— Так моя ли вина, что ты уничтожил собственную душу? Разбил ее вдребезги, а теперь тщетно пытаешься склеить осколки?
— Но я люблю тебя, Ларис. Неужели это совсем ничего для тебя не значит?
— Это льстит моему самолюбию, — признаюсь ему честно. — Очень льстит, правда. Но ответить мне нечем. Я смотрела на вас сегодня, пока вы беседовали. Двое мужчин, интересных, знающих, увлеченных. Но только один из них настоящий. Не ты. Прости. У меня нет другого ответа.
Они с Ясей уехали через день. Целый день на сборы, прощания, слезы, обеты. К нам приходила бабушка, тетушки, кузены, кузины. Желали Ясеньке счастья, желали удачи. Бабушка плакала. Яся держалась. Смотрела на всю суету вокруг нее скорее недоуменно, больше следила, как мне кажется, чтоб папа опять не потерялся. И лишь когда Анхен открыл перед ней дверцу своего огромного черного внедорожника, приглашая садиться, словно очнулась:
— А почему одно кресло детское? А Ксюша? Она разве не едет?
И, услышав «нет», отчаянно, безнадежно расплакалась. Вцепилась в сестру — хмурую, молчаливую. Пытающуюся держаться из последних сил. Но тут… тут они рыдали уже обе, а мы медлили, не решаясь разорвать их.
— А ведь ты могла бы этого избежать, — укоризненно взглянул на меня Анхен.
— Какой ценой? Разрушив все, что мне дорого? И добившись в итоге того, что всем станет вдесятеро больнее?
— Но себе ты оставляешь лазейку.
— А ты хотел, чтоб у твоей дочери была мать. И ты поклялся.
— Да, — кивает он. — Я поклялся.
Смирившись с тем, что в Страну Людей я с ним не поеду, Владыка попытался расплатиться с нами за все, что мы сделали для его дочери. Но его деньги заинтересовали Андрея так же слабо, как и меня:
— Все, что я делал, я делал для своей жены и своей дочери. Не для вас. Вы вправе воспользоваться плодами, но оценивать свою любовь я не позволю.
— Я согласен, не все можно измерить деньгами. Но, скажем, перевод в Москву, в одну из ведущих клиник… или должность главврача в этой… Я мог бы устроить.
— Не приму, не тратьте зря силы. И если вы действительно считаете себя обязанным нам хоть немного — оставьте в покое мою жену. Вы потеряли ее. Давно и, я уверен, навсегда. По доброй воле она к вам не вернется. Так умейте проигрывать достойно.
— Я просто пытаюсь быть благодарным. Разве это, по-вашему, не достойно?
— Оплатить свой долг? — поддержала я мужа. — Нет, Анхен. Ты передо мной в неоплатном долгу. Таким он и останется. Чтобы ты никогда не смог сказать, что за дочь ты со мной расплатился. И чтобы ни ты, ни кто угодно другой из тех, кто тебе подчиняется, никогда и пальцем не трогали мою семью. Не причиняли им вред — ни словом, ни действием. Ни мне, ни мужу, ни детям, ни внукам, ни правнукам, никому из потомков до тех пор, пока возможно будет еще отследить родство. И если ты действительно мне благодарен, ты поклянешься в этом.
