Широко шагая, спеша, Эрик подошел и схватил меня за плечи.
— Ты убежала от меня! Никогда так не делай, любимая, никогда больше…
И, взглянув на меня, внутренне напрягся. Страх и горечь стеною разделяли нас, но он устранил их одним-единственным движением, заключив меня в свои объятия.
— Мне так не хватало тебя. — Я тихо стояла, пытаясь задержать эти мгновения…
— Пойдем, я покажу тебе, что я сделал. — Быстрее, чем мне хотелось, он отпустил меня и потащил за собой в заднюю часть пещеры, где на выступе скалы мерцала свеча. — Взгляни-ка туда, на стену.
На стене видны были черные линии, которые стали четче, когда Эрик подошел ближе и посветил на них. Линии извивались и, соединяясь при более пристальном рассматривании, превращались в животное, громадного дракона с открытой пастью и заостренными клыками типичное мифическое животное Севера, изображенное на его руках и при освещении наполнявшееся жизнью. Я в страхе отшатнулась.
Он схватил меня за руку и притянул ближе к себе.
— Эх, графиня, я написал тебе письмо, а ты убегаешь!
— Письмо?
Ничего не понимая, я уставилась на животное.
— Письмо, о котором должна знать только ты, так как сейчас я зачитаю его вслух. Слушай внимательно.
Он медленно провел пальцем вдоль изгибов тела дракона, и я узнала те литерные знаки, о которых он рассказал мне в лесу. Руны, литерные знаки Севера, подаренные одноглазым богом, девять дней провисевшим на ясене, чтобы обрести жизнь вечную. Óдин. И Иггдрасиль. Я вспомнила истории и ночь, в которую он мне их рассказывал.
— Этот камень Эрик расписал для Элеоноры, которая завоевала его сердце и навеки овладела им. Она отважно сражалась и пошла с ним в пылающий огонь. Сестра, подруга, возлюбленная — он никогда не забудет ее.
Я с волнением обернулась.
— Тебе не нравится? — разочарованно спросил он. — На моей родине люди расписывают такие камни на память, они лежат на земле повсюду. А этот будет единственным в Германии, в долине Рейна. И посвященным тебе — единственным. — Он приблизился вплотную, взял меня за плечо и увидел следы от слез на моих щеках. — Ты плачешь? Прости, что я не написал нежного письма о любви к тебе, я не умею. — Нежными прикосновениями пальцев он вытер мое лицо. — Был бы я аквийским бардом, я бы осыпал тебя словами о своей любви. Но, любимая, я не таков. В странах Севера воспевают благородных героев и славные сражения, а не любовь к женщинам. — И он беспомощно воздел руки к небесам.
Я не сказала ни слова, чтобы объяснить, чем вызваны мои слезы. Скупые литерные знаки, смысл которых он перевел мне, и были самым настоящим письмом о любви, какое он только мог написать. Оно потрясло меня, но именно теперь я уже больше не сомневалась в том, что это письмо было прощальным.
— Забудь неловкие слова. — Он погасил свечу и потянул меня за собой наружу. — Пойдем наслаждаться солнцем!
Тассиа загодя разложил на циновке ковры и подушки, а теперь и сам вышел из каморки со свежеиспеченным ароматным хлебом. Эрик хитро ухмыльнулся.
— Еврей запретил мне нарушать твой пост. Но мы оба кое-что придумали.
Губы Тассиа чуть тронула улыбка, из-за его спины возник чайник, от содержимого которого исходил чарующий запах.
— Мы просто заварили мятную приправу, которой он обычно посыпает еду, водой. Элеонора, этот горячий напиток имеет необыкновенно приятный вкус!
Эрик поспешил помочь Тассиа поделить на куски хлеб и наполнить напитком бокалы. Я смотрела на него, и мне хотелось плакать.
Черная рука дотронулась до моего лица. Тассиа смотрел на меня, пытаясь что-то объяснить жестами, а потом, отходя, улыбнулся вновь.
— Любовь всегда выбирает каменистые тропы, — перевел Эрик эти жесты и уселся рядом. — Тассиа тоже пришлось однажды пройти той же тропой. И он посоветовал тебе радоваться каждому отрезку пути, на котором нет камней. — Взгляд его излучал радость. — Этот черный тролль с руками женщины очень хорошо к тебе относится. А теперь давай примемся за еду.
Так мы трапезничали, запивая тминный хлеб напитком из мяты, что, по разумению Эрика, были не чем иным, как простыми водой и хлебом, — и я без сожаления и раскаяния наслаждалась этой едой, так как она была действительно вкусной, потому что Эрик был со мной, и я гнала от себя прочь все мысли…
— Гмм… вот так должен начинаться каждый день.
Мы стряхнули тмин с хлебными крошками в воду и, лежа на спине, любовались облаками, проплывающими по голубому небу.
— А знаешь, что летом на Севере не бывает ночи? Бывают дни, когда солнце совсем не заходит, тогда веселятся и пляшут всю ночь. А небо в это время намного голубее, облака же белые, как снег, воздух…
— Ты опять рассказываешь мне сказки, Эрик?
Я повернулась на живот.
— Нет, что ты! Ведь на Севере в зимнее время солнце не светит совсем. Поэтому зимой такая темнота, что можно подумать, будто боги забыли нас. И люди, страшно тоскуя, ждут света и наступления лета… Вообще-то мне кажется странным такое явление с солнцем. Хотел бы я знать, почему так происходит.
— Когда… когда ты думаешь возвратиться туда?
— Когда разрешит еврей. Рана заживает очень хорошо. — Эрик сел, скрестив ноги, и серьезно посмотрел на меня. — Элеонора, ты ведь знаешь, я не могу остаться.
Я кивнула, стараясь избежать его взгляда.
— Ведь скоро твоя свадьба, и ты покинешь этот замок, последовав за своим супругом…
— Никто меня не спрашивал! — выпалила я и ударила кулаком об пол.
Как мог он так легкомысленно отнестись к моим чувствам, точно это семена одуванчика, раздуваемые по ветру?
Он взял меня за руку и улыбнулся мне. В глазах его стояли слезы.
— Я спросил бы тебя… Если бы было другое время и другая жизнь. Если бы ты была какой-нибудь принцессой, а я каким-нибудь королем и мир принадлежал нам, не интересуясь нашими именами, — я спросил бы тебя, Элеонора…
— И я сказала бы «да», — задыхаясь, прошептала я.
Глубоко вздохнув, он поцеловал мою руку. Я почувствовала, насколько тяжело ему было сдерживать себя.
— Я должен прекратить эти фантазии. Элеонора, ты заслуживаешь много большего, чем бывшего раба, поверь мне. Тебе нужен мужчина, способный обеспечить тебе достойную жизнь и доброе имя детям, которое подарят тебе боги. Мир должен лежать у твоих ног…
— Мне он не нужен, Эрик, — пробормотала я, вытирая слезы. — Почему ты не спрашиваешь меня…
— Позволь мне договорить, Элеонора. Дай мне сказать обо всем так, как это на самом деле. Меня лишили всего — имени, чести, я гол как сокол. Единственное, что у меня есть, — это моя жизнь. А это не так уж много.
