Макс.
Я больше не смотрел на женщину.
Я смотрел на гребаную богиню. Богиня смерти, мести и полного, беспорядочного разрушения. Она не могла быть никем другим — стояла там в своей белой куртке, забрызганной кровью настолько, что она стала пунцовой, меч поднят, алые бабочки образуют накидку вокруг ее плеч.
— Вознесся выше, — прохрипел я Саммерину. — Я выглядел так?
— Да, — сказал он. — Да.
Бабочки запорхали в воздухе, распространяясь по коридорам. А когда Тисана выпрямилась, деревянные половицы почернели под каждым ее шагом.
Рабыня, с которой я сражался, побледнела и попятилась, широко раскрыв глаза. Я воспользовался случаем, чтобы провести один обжигающий удар по его горлу, не отрывая взгляда от нее.
— Невероятно, — услышал я вздох Зерита.
Оставшиеся рабы, по крайней мере, те, что находились достаточно близко, чтобы в полной мере ощутить эффект того, с чем они столкнулись, начали отступать.
Или, по крайней мере, пытаться. Далеко уйти им не удалось. Она тащила их назад рывками невидимых рук, истребляя их плоть одними взмахами меча.
И ее выражение…
Не ярость Тисаны, не боль и даже не злобное удовлетворение встретили меня, когда эти несочетаемые глаза обратились ко мне. Нет. Это было пустое, остекленевшее ликование.
Это было Решайе. Это все Решайе.
Эти мерзкие бабочки стали плотными, и я мог видеть ее только в мерцании их крыльев. Одна попала на руку Саммерина, и он с шипением стер ее, чтобы показать пятно гнили.
Я схватил Нуру за руку.
— Уберите этих людей отсюда. — я дернул подбородком по коридору — к рядам комнат, в которых, как я знал, содержались рабы. — Через окно, если понадобится.
Конец моих слов заглушил воющий крик, когда Тисана — Решайе — заживо сгнил еще один раб. Теперь их оставалось всего несколько.
Я отдал тот же приказ двум сиризенцам, и они унеслись в противоположном направлении.
Тисана обернулась. Я увидел, как пустые, незнакомые глаза остановились на одной из приоткрытых дверей. Я услышал, как изнутри доносится хныканье страха.
И я не дал себе ни одной жалкой секунды на размышления, прежде чем прыгнуть перед ней, перечеркнув ее путь своим посохом.
Ее красивый рот растянулся в кровавой, яростной ухмылке, когда ее беззлобный голос шипел:
— Двигайся, Максантариус.
ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
Тисана.
Меня разрывали на части, и я наслаждалась каждой секундой этого. Я не чувствовала ничего, кроме запаха крови, ничего, кроме увядания кожи моих врагов под моей собственной. Я погрузилась в это и позволила себе утонуть — отдалась своей боли и своей мести.
И я слишком долго не могла понять, от чего именно я отказалась. Я не только не хотела останавливаться, но и не могла остановиться. Мои попытки контролировать собственное тело наталкивались на ту же толстую стеклянную стену, что и в тот день на ринге для спарринга с Максом — но более болезненные, более яркие, потому что я была опьянена эйфорией Решайе, словно каждый мой нерв работал в сто раз сильнее, чем обычно.
Я боролась с туманом и колотила по стеклу.
Впусти меня обратно.
{Нет.}
Я бросилась на него, впиваясь ногтями в стекло, как когтями. Впусти меня обратно!
Волна удушающего наслаждения затуманила мои чувства, когда еще одно тело упало на землю и истлело под моими руками. {Ты просила моей помощи. Вот что я тебе даю}.
Но даже его голос звучал невнятно и одурманенно. Он глотал обрывки эмоций, ужаса, как рюмки спиртного.
Тело за телом падало на пол.
Нет. Нет, я не могла этого допустить.
Я заставляла себя успокоиться, дышать. Не стена, напомнила я себе. Паутина. Вдох, и схема моего собственного разума снова раскинулась передо мной в нитях сверкающего шелка. Но… но на этот раз что-то было не так.
Нити не были расположены в сложных, но аккуратных скоплениях. Вместо этого они переплетались. И они не горели нежным белым светом. Они горели. Синий, черный огонь, который полз по нитям, как будто сжимая их в кулак.
Я попытался разорвать их. Попытался оттолкнуть Решайе обратно в ее укромный уголок. Но меня встретил жестокий удар, как будто меня впечатали в стену, а затем связали, затянув веревки вокруг моего горла.
Вот только веревки были моими собственными воспоминаниями.
Размытый, полузабытый образ горящей столицы Низренеца.
Прощальный поцелуй матери на моем лбу и поцелуй Серела на моей щеке.
Мне не нужны твои деньги.
Руки — руки на моих запястьях, на моем теле, на груди, плеть, которая резала мою кожу снова и снова, и снова, и снова.
Паника. Паника росла и росла, росла так высоко, что я почти не видела лица Макса перед глазами.
Не надо, — взмолилась я, прежде чем Решай издал злобное рычание и накрыл меня черным покрывалом.
Закрывая меня во тьме и утопая в моем собственном ужасном прошлом.
ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
Макс.
Я искал на ее лице признаки моей подруги, но не увидел ни следа Тисаны ни в этих чертах, ни в этом голосе. У меня свело живот.
Ну же, Тисана. Вернись.
— Тебе конец, — сказал я.
На переносице у нее появилась болезненная усмешка.
— Этого недостаточно.
— Ты закончила, — повторил я. Красные бабочки все еще струились с ее кожи, группируясь вокруг нее, как крылья, и поднимаясь к потолку. Но теперь они были деформированы, не более чем хлопающие крылья.
— Вернись, Тисана. Ты все еще там.
Одно мгновение она смотрела на меня, и в моей груди зародилась надежда.
А затем усмешка стала еще глубже.
— Мы еще не закончили, — прорычала она и подняла Иль'Сахадж, нанося жестокий удар.
Черт.
Я заблокировал ее, затем снова, и снова. Каждый раз, когда ее меч сталкивался с моим посохом, по жидкому огню, скопившемуся в его
