— Я та, кто может дать тебе силу отомстить обидчикам. — женщина накинула мне на плечи белоснежный плащ, скрывший мою наготу. — Я — Ульна.
— С чего вы взяли, что я хочу отомстить? — я, опираясь на протянутую ладонь, с трудом встала на дрожащие ноги. Как странно, боли я совсем не чувствовала. Только немного кружилась голова от большой потери крови.
— У тебя отняли одного друга, потом другого, за тебя выбрали как тебе жить, друг предал и отказался, тебя унизили, причинили боль… — словно длинные острые гвозди в крышку гроба, вбивала она слова в мою голову, заставляя вновь переживать случившееся.
Я окинула взглядом поляну, уже почти полностью укрытую снегом, скрывшим следы недавней стоянки. Сердце защемило, стоило вспомнить, последние эмоции Вира и внезапную тишину после; то, как я звала и умоляла помочь, а он молчал… Каленым железом отпечатывались воспоминания прошедшей ночи, выжигая все светлое, что еще жило в моем сердце. Глубоко внутри рождалась ненависть — горячая, темная, всепоглощающая. Глаза защипало, на миг изображение смазалось, подернувшись пеленой слез. К моим ногам, скатившись по щеке, упали две жемчужинки, ярким пятном выделяясь на снегу.
— Надо же, никогда не видела ничего подобного у людей, — хмыкнула Ульна, наклоняясь и подбирая жемчужины слез. На ее раскрытой ладони лежали два маленьких шарика. Один антрацитово-черный, темный как сама первозданная тьма, второй — багрово-красный, словно маленькая горячая капелька темной венозной крови — Черная, разрушающая боль и красная ненависть, такая горячая, что обжигает руки…
— Я хочу отомстить… Отомстить и забыть, не чувствовать больше, — как во сне прошептала я, глядя на ее ладонии..
— Я знаю легенду про жемчужные слезы… — Ульна вложила навсегда застывшие шарики мне в руку. — Возьми. В них твоя сила, но в них и слабость. Они способны разрушить, но могут спасти. Я дам тебе силы свершить возмездие, ты же станешь моей жрицей, признаешь своей богиней.
— Я согласна, — кивнула я, крепко сжимая в руке жемчужины и прижимая их к сердцу.
— Тебя ждет один из моих храмов и посвящение в жрицы, — улыбнулась Ульна, ласково целуя меня в лоб. — Как только пройдешь обучение и получишь новое имя — получишь и мой дар. До встречи, маленькая Льдинка.
Ульна коснулась ладонью моей щеки, погладила по голове, все так же ласково улыбаясь, и рассыпалась ворохом снежинок, окутавших меня теплым одеялом. С исчезновением Ульны исчезли и какие-либо эмоции, чувства, желания. Арктический холод поселился в душе, запечатав сердце в ледяную броню, замораживая душу.
Я брела босиком по заснеженной земле, не чувствуя голода, холода и боли от ран, не испытывая стеснения по поводу своего внешнего вида, не думая, не ощущая, не вспоминая. Просто брела вперед, оставляя позади всю боль. От деревни к деревне, от города к городу, пока не дошла до храма Ульны, затерянного среди леса, неподалеку от одного из крупных городов. К тому моменту когда я добралась, зима окончательно вступила в свои права. Кто-то сердобольный, в одной из деревень подарил мне ботинки, старое, видавшее виды платье и ворох тряпок на бинты. Но я не запомнила кто. Да мне и не интересно было. Последнюю часть пути я проделала сидя в телеге рядом с болтливым дедком, всю дорогу травившему байки своей молодости. Он даже довез меня до тропинки ведущей к воротам храма и долго, сочувственно, с примесью жалости, смотрел мне вслед. К Ульне обращались лишь те, кому больше нечего было терять.
Мои раны почти затянулись, превратившись в страшные уродливые рубцы, часть из которых воспалилась и периодически все еще кровоточила. Но мне было все равно. Меня больше не волновал внешний вид.
Ворота приоткрылись и наружу выглянула высокая худая женщина, затянутая в темно-серое платье, со строгим пучком волос. Увидев меня, она всплеснула руками и распахнула ворота пошире, пропуская внутрь.
— Ну надо же, еще одна, — причитала она, пока мы шли к низенькому длинному бараку, расположенному позади храма. — Уже третья за эту декаду. Ульна все собирает свои жертвы. А до этого, слыханное ли дело, два мальчишки было. Что же вам всем не живется спокойно, зачем умирать решили?
— Это не я решила, это за меня решили, — равнодушно ответила я, следуя за женщиной по узкому темному коридору мимо череды одинаковых темно-коричневых деревянных дверей.
— За всех за вас решают, а потом вы решаете за кого-то. Замкнутый круг. Только Ульна и довольна… — парировала женщина. Остановившись у одной из дверей с незнакомым мне символом, она толкнула ее, распахивая, и сделала приглашающий жест. — Вот, это пока будет твоя комната. Там есть одежда. Еду приносят дважды в день. Выходить пока нельзя. Через четыре дня пройдешь обряд посвящения в послушницы. Через год, если выдержишь — станешь жрицей и получишь свой дар.
— А что, не все выдерживают? — поинтересовалась я, разглядывая комнату. Где-то глубоко внутри заворочалось слабое любопытство, но было тут же задавлено.
— Не все. Многие умирают, не выдержав обучения и силы проснувшегося Дара. Некоторые просто уходят, пытаются вернуться к обычной жизни. Ну, если Ульна позволит. Она тоже не всегда правильно выбирает. Бывает ошибается.
Женщина еще немного постояла, ожидая от меня какой-либо реакции, но так и не дождавшись, ушла, сказав напоследок, что ее зовут вайи Рида, и если мне что-то понадобится — сообщить ей.
Я равнодушно окинула взглядом аскетично обставленную комнату: узкое окно-бойница, из которого виднелась поляна с хозяйственными постройками, жесткая койка застеленная тонким одеялом, маленький письменный стол с подсвечником на три свечи и книжной полкой над ним, два стула с высокими спинками, платяной шкаф, и маленькая дверка, за которой скрывался умывальник и некое подобие туалета.
Над маленьким рукомойником висело мутное пыльное зеркало, в котором я сейчас и разглядывала себя, равнодушно отмечая произошедшие изменения: длинные некогда светлые волосы потемнели и слиплись от грязи, свисая неопрятными патлами, лицо все в кровавых разводах, от виска, ближе к уху, от линии роста волос к скуле — воспалившийся рубец, отекшие нос и глаза, со следами удара в переносицу — огромным разноцветным синяком, переливающимся от желтого до лилового, разбитые губы потрескались, покрывшись некрасивыми коростами. Платье местами разодрано, правая рука перебита до кости и висит безжизненной плетью. Красотка да и только. Неудивительно, что эта Рида так испугалась меня.
Воды в рукомойнике было явно маловато для того, чтобы привести себя в более менее приличный вид, поэтому я ограничилась лицом и ладонями. Отрывать грязные заскорузлые тряпки от предплечий, где были самые глубокие и страшные раны, которые все же пришлось перетягивать, я не решилась. И хоть боль в своем нынешнем состоянии я почти не чувствовала, но понимала, что ничего хорошего не получится, начни я снимать присохшие бинты.
Еще пару минут поизучав относительно чистое, но все еще ужасное лицо, я хмыкнула, и отправилась к кровати. Мне необходим был отдых.
@@@
Через четыре дня я дала клятву перед статуей Ульны, признавая ее своей покровительницей, и меня приняли в послушницы. Начались тяжелые учебные будни. Нас поднимали до рассвета, начиналась физическая тренировка: бег, растяжка, уроки самообороны, обучение навыкам владения оружием. Одиннадцать девчонок и восемь мальчишек в возрасте от пятнадцати и до двадцати пяти, под надзором угрюмых молчаливых учителей, ежедневно собирались вместе, тренировались, заучивали длинные нудные тексты заклинаний на мертвом языке, учились медитации и самоконтролю, работали по хозяйству, а после разбредались каждый в свою комнату. Не было слышно веселого смеха и гомона, никто не пробирался в комнату к соседу, не делился переживаниями, не проводил шумных вечеринок и не шутил, мы не дружили между собой и едва ли знали кого как зовут. Мы были словно живые, но бездушные куклы, слепо выполняющие данные нам указания, запертые внутри своей боли, не желающие выбираться наружу.
